Как коронавирус меняет мир

Иван Зуемко о влиянии пандемии коронавируса на евразийскую центральность.

Избитая для этого безумного марта мысль: «мир никогда больше не будет прежним». Ещё и трети года не прошло, но уже понятно: 2020-й войдёт в историю как веха на пути человечества. Как 1914-й, 1968-й, 1989-й… Все будущие последствия нам пока непонятны и плохо поддаются прогнозированию в силу высокой динамичности ситуации, однако очевидно, что пандемия станет популярной темой исследования и будет тщательно изучаться с точки зрения экономистов, антропологов, социальных психологов и других специалистов. Свои предварительные выводы можно сделать и с позиций эксперта, изучающего интеграцию на евразийском пространстве.

Итак, что же пандемия коронавируса уже рассказала нам о текущих особенностях интеграционного процесса?

Мир-система и периферия
Прежде всего, тенденции распространения COVID-19 нарисовали новую карту мира, характеризующую интенсивность экономических и гуманитарных контактов. Согласно этой карте, оказалось, что Европа может быть ближе к Китаю, чем, например, Центральная Азия или Дальний Восток России.

Коронавирус, зародившись в Ухане – городе на стыке магистральных транспортных артерий Китая, – чётко показал, что в современном мире близко, а что далеко. Специалисты подсчитали, что за декабрь прошлого года порядка 900 человек из Уханя выехало в Нью-Йорк, 2200 – в австралийский Сидней. Больше всего – 15 тысяч – в Бангкок, где и появился в середине января первый за пределами Китая случай заболевания. Распространяясь без какого-либо контроля в первые два месяца эпидемии, вирус с лёгкостью проник по всем развитым провинциям Китая, но, например, практически обошёл Синьцзян-Уйгурский и Тибетский автономные районы и расположенную в предгорьях Тибета провинцию Цинхай (соответственно 65, 1 и 18 официальных случаев заболевания, согласно официальной статистике).

Оказалось, что интенсивность контактов Китая со своими соседями, несмотря на всю риторику «Пояса и Пути», по-прежнему несравнима с контактами с «мировым ядром»: Северной Америкой, Европой, Австралией.

И дело не только в беспрецедентных мерах контроля или в том, что происходящее в этих регионах «со сложной оперативной обстановкой», возможно, не в полной мере учитывалось официальной статистикой, но и в том простом факте, что экономические и социальные контакты Центрального Китая с окраиной сильно ограничены. А ведь тот же Синьцзян долгое время позиционировался китайской пропагандой (и позиционируется до сих пор!) как узловое звено на «Новом Шёлковом пути». Оказалось, что интенсивность контактов Китая со своими соседями, несмотря на всю риторику «Пояса и Пути», по-прежнему несравнима с контактами с «мировым ядром» (согласно терминологии Валлерстайна): Северной Америкой, Европой, Австралией.

Далее вирус распространялся, прежде всего, по развитым странам, следуя за потоками туристов и трудовыми мигрантами глобальной экономики (в данном случае, в основном «белыми воротничками», учителями английского языка, студентами и менеджерами транснациональных компаний – завсегдатаями аэропортов). Страны «третьего мира», находящиеся даже в географическом соседстве с очагами заболевания, снова остались на обочине мировых тенденций – хотя на этот раз они вряд ли жалели о своём периферийном положении.

Пожалуй, некоторым исключением на этом фоне выглядит Иран, который не поддерживал таких плотных торговых и туристических контактов с Китаем, как, например, Корея или Япония, что не помешало ему стать третьим очагом пандемии, наравне с Китаем и Италией. Однако, как и в случае с Южной Кореей, злую шутку со страной сыграла религиозность её жителей.

Зато показателен пример российского Дальнего Востока – региона, который имеет более 4000 километров общей границы с КНР и, по идее, должен был первым пасть жертвой коронавируса. Этого не произошло, хотя сухопутная граница с Китаем была закрыта лишь 31 января – спустя месяц после официального признания китайскими властями эпидемии в Ухане, а полный запрет на въезд граждан КНР был введён только 20 февраля. По сути, это говорит нам лишь об очень низкой мобильности трансграничных контактов. Туристический поток зимой падает, деловых контактов – минимум, китайские студенты до начала каникул находились безвылазно в России, а те, кто уехал в январе-феврале, не смогли вернуться из-за карантина в Китае. Да, статистика пересечений границы показывает некоторое число поездок в «вирусные» декабрь-январь, однако к росту инфицирования это не привело по той простой причине, что все поездки были, как в правило, маленькие приграничные города, до куда – в силу их периферийности – вирус из Уханя просто не добрался.

Зато добрался он до Италии, где 31 января были подтверждены первые случаи заболевания у китайских туристов, а неделю спустя – у итальянского экспата из Уханя. Уже тогда дальневосточные эксперты в беседах стали говорить, что вирус придёт на дальневосточную окраину России не из соседней Азии, а из Евросоюза, транзитом через Москву. Учитывая несравнимо более высокую интенсивность контактов между российской столицей и европейскими странами, в этом нет ничего удивительного. И действительно, первый россиянин, заболевший коронавирусом, был зафиксирован в России 2 марта – это был турист, побывавший на «февральских выходных» в Италии. 24 марта первые два случая заболевания коронавирусом во Владивостоке – столице Дальневосточного федерального округа – пришлись на туристов, вернувшихся рейсами через Москву из Италии и Мексики.

Аналогично складывалась ситуация в Центральной Азии. Первый случай заболевания в Казахстане пришёл из Германии, в Узбекистане – из Франции, в Кыргызстане – из Саудовской Аравии. Официальных случаев проникновения вируса нет в Таджикистане и Туркменистане – двух наиболее закрытых и периферийных странах региона.

Разделённый мир
Другая тенденция 2020-го года, которой мы обязаны пандемии, это «возвращение границ». По всему миру границы из достаточно абстрактных линий снова превратились в заборы, главная функция которых разделять суверенное государство и весь остальной мир. «Нас» и «их».

В течение января-марта все страны, охваченные вирусом (или хотя бы паническим его ожиданием), с готовностью закрывали границы: от склонных к самоизоляции Туркменистана и КНДР до стран Евросоюза. И пусть это делалось со ссылкой на особые обстоятельства, последствия «возвращения границ» могут перечеркнуть многие достижения интеграции – процесса сближения стран, конечной целью которого является полная либерализация трансграничного движения людей, товаров и капиталов до степени «исчезновения границ». Как это было в Евросоюзе до 17 марта 2020 года, когда Европейская комиссия ввела запрет на трансграничные поездки внутри Шенгенской зоны, а также закрыла для въезда внешние рубежи ЕС. На данный момент мера позиционируется как временная (30 дней), однако учитывая скромные успехи европейцев в борьбе с вирусом, а также неравномерность его распределения по континенту, эксперты допускают, что национальные границы внутри единой Европы «вернулись» на срок от одного до нескольких лет.

В тот же вторник, 17 марта, Россия закрыла сухопутную границу с Беларусью, несмотря на режим свободного перемещения граждан внутри Союзного государства. Мера объясняется не тем, что Беларусь больше страдает от коронавируса, а особенностями интеграционного процесса. Россия и Беларусь, хоть и являются членами сразу двух интеграционных объединений (ЕАЭС и Союзного государства), используют разные визовые режимы – и, например, граждане Китая и граждане ЕС прилетают в Минск без визы, после чего спокойно могут сесть на арендованный автомобиль и отправиться в Россию. Ранее Москва уже вводила пограничный режим на границе с Беларусью, что объяснялось политическими соображениями и борьбой с реэкспортом европейских «санкционных продуктов», однако на этот раз речь идёт не просто о возвращении пограничных процедур, а о запрете на въезд. Жест был воспринят в Беларуси крайне болезненно. И поглощение Россией Беларуси, о чём ещё год назад с самым серьёзным видом рассуждали эксперты, нынче кажется совсем невероятным.

Наконец, коронавирус снял маски политкорректности. Январь-февраль стали периодом глобального распространения самой примитивной ксенофобии, обращённой против китайцев, в которых на тот момент начали видеть исключительно источник распространения заразы. Китайских студентов (даже не выезжавших из стран пребывания!) отселяли в отдельные корпуса, китайским туристам отказывали в обслуживании, посетители бойкотировали китайские рестораны, мамы с детьми переходили на другую сторону дороги, чтобы не сталкиваться с китайцами. По факту от ксенофобии пострадали все азиаты и даже, ещё шире, все люди, во внешности которых «белым людям» виделись признаки монголоидности. Расовые представления, о которых в более спокойные времена упоминали как о маргинальных и устаревших, вновь вошли в обиход, и вот уже в СМИ и соцсетях вполне серьёзно начали писать, что европеоидам не стоит переживать, так как вирус, якобы, поражает только азиатов.

В марте же ситуация изменилась с точностью до наоборот, чему способствовало два фактора. Во-первых, меры профилактики, карантина и медицинского обслуживания, предпринимаемые восточноазиатскими странами (материковый Китай и Тайвань, Южная Корея, Сингапур, Япония) оказались, по всей видимости, гораздо эффективнее, чем те, которые могли предложить Италия, Испания и другие страны Евросоюза. Так что наибольшая угроза для азиатских стран теперь уже исходила от визитёров с Запада и соотечественников-возвращенцев. Во-вторых, проявился «эффект бумеранга» – дискриминация европейцев стала ответной реакцией в ответ на нападки в адрес азиатов в предыдущие месяцы. В случае с Китаем, учитывая стойкую тенденцию к росту националистических и шовинистических настроений, в перспективе это может привести к появлению режима, настроенного крайне агрессивно по отношению к внешнему миру и, прежде всего, Западу.

И вот уже экспаты, живущие в Китае и Вьетнаме, сообщают о множестве случае дискриминации иностранцев с европейской внешностью: им оказался запрещён вход в некоторые жилые комплексы, рестораны, участились бытовые конфликты. Достаточно агрессивные обвинения в адрес западных стран стали частью дипломатической повестки со стороны сотрудников китайских диппредставительств, по указанию Пекина, активно осваивающих социальные медиа.

Исчезнет ли всё это после снятия карантина? Внешне – наверняка да, хотя тяжёлый «опыт 2020-го», наверняка, отложится в сознании. Да и мир в целом выйдет «с больничного» не скоро. Пока восточноазиатские страны уже выздоравливают, Европа и Америка находятся на пике заболевания, а на постсоветском пространстве и другой «мировой периферии», похоже, всё только начинается.

Увы, в глобализованном цифровом мире всё оказалось хрупко, и под позолотой политкорректности и либерализации оказался всё тот же крепко сбитый остов: автономные национальные государства, консервативная националистическая повестка, протекционизм. Оказалось, что в чрезвычайной ситуации каждый сам за себя, и сильное суверенное государство ни один международный институт не заменит. В нашем случае усиление значимости суверенитета автоматически означает ослабление интеграционных тенденций, что мы уже видим на примере России и Беларуси, Казахстана и Кыргызстана… Пандемия коронавируса не только в очередной раз показала периферийное положение постсоветского пространства в системе мировой экономики, но и обозначила «пределы допустимого» для общества на данный момент, затормозив дальнейшее поступательное движение интеграционного процесса, по меньшей мере, на десяток лет. Печать