Коронавирус заставил отступить от национальных традиций

Александр Архангельский, литературовед, литературный критик, публицист, телеведущий, писатель и приглашенный лектор гуманитарного лектория СКОЛКОВО.

Глобальные катаклизмы проверяют на прочность не только экономику и людей, но также культурные и социальные установки каждого государства. Как пандемия коронавируса изменит привычный мир и отношения между людьми?

О коронавирусе и культурной традиции

Сегодня мы наблюдаем два, по всей видимости, взаимоисключающих процесса.

С одной стороны, страны реагируют на этот глобальный вызов в полном соответствии со своей древнейшей традицией, даже если эти страны с этой традицией давно расстались.

Китай использует всю силу коммунистического коллективизма, который парадоксальным образом связан с конфуцианской дисциплиной. Мы видим, что это путь тотальной внешней изоляции и добровольного жесткого подчинения. Я расспрашивал мою коллегу-китаянку, которая вернулась в страну в разгар коронавируса, в январе, еще до того, как начали останавливать рейсы, и она без разговоров, без понуканий в Пекине – не в центре эпидемии – самоизолировалась. Она заперлась, как ей было предписано, и не выходила две недели. Еду ей доставляли ко входу в подъезд, она имела право выйти на один метр за пределы подъезда и вернуться обратно. Значит ли это, что кто-то то на нее давил, что она боялась цифровых санкций, что ее могли бы застукать и ее социальный рейтинг, как это происходит в Китае, был бы понижен? Наверное. Но, думаю, она прежде всего действовала так, как действовала бы в любых других критических обстоятельствах: дисциплина, внешние указания и карантин как форма государственного контроля.

Соседняя Южная Корея действовала иначе, тоже в соответствии с коллективистской логикой, но это логика не дисциплинарного самоограничения, а тотального контроля, который принимается всей нацией как должное. Корея сумела мгновенно остановить бурное распространение вируса именно тем, что провела всеобщее тестирование.

Итальянцы плевать хотели на все указания и тусовались, не обращая внимания ни на что. Никакая рациональная схема госпитализации не была выбрана, была выбрана хаотическая, вроде бы прекраснодушная – кладем всех подряд – в результате затор, и дальше саморазмножение вируса.

Англичане в соответствии со своей древнейшей традицией выбрали путь изоляции стариков как наиболее уязвимой группы и островную логику – все равно мы на острове, понятно, что никуда не выскочим, давайте все переболеем. Но вирус не знает, что такое традиция, он революционен.



А дальше выясняется, что есть предел растяжимости в любой революции, но он выясняется опытным путем. В данном случае вирус поступил точно так же. Он определил границу, где мы, человечество, эту границу будем переступать, а где не будем. Чем мы готовы пожертвовать, чем мы вынуждены будем пожертвовать.

Если мы посмотрим первые выступления Бориса Джонсона и Эммануэля Макрона – оба вполне в рамках прежней традиции. Макрон: французы должны быть за справедливость, отдыхать, по возможности беречься, а потом через неделю – по факту военное положение. И когда Англия видит динамику роста заболевших и проблему со своей системой здравоохранения, она вынуждена отступать от традиций. Опять же, это проверка традиций на растяжимость и это не значит, что традиция уничтожается, это значит, что вирусным способом проверяются границы.

В России и политический класс, и обыватели понадеялись на авось.



С одной стороны, мы очень гордимся, когда видим новую больницу в Коммунарке. С другой стороны, мы не хотим знать реальное положение вещей, не хотим рационально управлять ни своей жизнью, ни жизнью своих близких. А потом, когда гром грянул, мужик перекрестился. И даже угроза ввести QR коды в Москве отпала – возможно, что отчасти по причине бардака с программным обеспечением, но как минимум отчасти из-за того, что начали твердо соблюдать правила самоизоляции.

О коллективизме и солидарности

Есть европейское качество, которое компенсирует отсутствие коллективизма – это солидарность. Между ними принципиальная разница.

Коллективизм предполагает, что у нас есть некоторое коллективное государственное тело, а мы всего лишь частички этого общего большого тела: народа, нации, этноса, культуры.

А солидарность – это когда мы все индивидуальны и неповторимы и думаем – и должны, я убежден, прежде всего думать о себе, – но затем думаем о ближнем. Не о дальнем, а о ближнем, о том, кто рядом, до кого ты можешь дотянуться.



И эта солидарность – я могу сходить за соседа за продуктами, если ему тяжело, если у него нет денег на доставку. Я могу быть волонтером в той мере, в которой я готов рискнуть – но, если я готов рискнуть, я должен подумать о безопасности своих близких, потому что это я рискую, это мой выбор, а не их. Следовательно, я должен с ними договориться, какой выбор делают они. Я должен продумать все эти шаги, и я вижу, как в Европе это происходит. Мы видим успех там, где действует жесткий коллективизм и шанс на успех там, где действует солидарность. Мне кажется, что обе модели подтвердят свою эффективность, в этом смысле я оптимист, но только цена за любовь к традиции слишком высокая– в данном случае это Италия, Испания – южные народы, где люди слишком близки друг другу.

О переходе образования в онлайн

Мне кажется, что это важный и интересный опыт – и проверка уже новой традиции.

Строго говоря, нет никакой единой традиции – есть разные слои того, что мы ею называем. Есть архаический слой, мы тоже с ним связаны – поведенческие модели. Но есть традиции, возникшие недавно, просто мы еще не привыкли считать их традициями. Например, у нас есть традиция перехода в онлайн-образование. Она уже лет 15 как идет, и мы были уверены, что все идет отлично: мы уже такие продвинутые, у наших вузов все хорошо с компьютерным обеспечением, что случись что, мы будем во всеоружии. И вдруг эта традиция цифровизации проверяется на прочность и выясняется, что даже у крупнейших вузов все не так хорошо с компьютерными службами, большинство программ написаны криво, а вуз ухитрился не оплатить право пользования полномасштабными версиями того же Zoom, и преподаватель вынужден два раза делать перерыв на пять минут, и за это время студенты успевают расползтись. Нет хорошего, гарантированно работающего интернета. Те ресурсы, которые скоплены под названием «онлайн-образование», никаким образованием не являются, а являются подспорьем для него.



Если бы не цена человеческой жизни, если бы это была просто болезнь, то я бы даже сказал – и слава Богу. Но, конечно же, мы не можем платить чьим бы то ни было страданием за такой шанс. Но и отказаться использовать этот шанс мы тоже не вправе, если уже так случилось, что беда пришла. Мы проверили на излом старую традицию, новую традицию – ясно, что ни та, ни другая, если все будет правильно, полностью не исчезнет.

О хаосе и готовности к переменам

Митрополит Сурожский Антоний (Блюм) понимал хаос не как состояние разрухи, а как порядок – не как состояние совершенства, а, вслед за Ницше, как состояние вовлеченности в творчество. Упорядоченность означает остановку жизни.

Гармония – это не упорядоченность, гармония – это зыбкий баланс. Хаос – это процесс, в котором явление хочет приобрести смысл и рискует; и явление это – в том числе и мы, люди.

Мы выходим в новый для нас незнакомый процесс – в хаос, в то, что не установлено, и не столько упорядочиваем, сколько ищем и обретаем смыслы. Либо мы теряем сами себя и уходим на преждевременную пенсию, которая тоже неплоха, если мы занимаемся внуками, но если не занимаемся, а просто сидим на печи – то это довольно скучное время. Человек, если он не готов вступить в хаос, то есть в новое, уже проиграл.



Переживать имеет смысл, если есть варианты развития событий. Когда все уже случилось, переживать поздно. И тут время поменять жизненную установку: ты планировал, ты надеялся, ты рисковал, ты боялся неудачи, уровень твоей тревожности был гораздо выше, чем у людей, работающих в продуктовом магазине – у них если что всегда есть соседний продуктовый магазин – перейдут туда. Но это уже случилось, с точки зрения экономики худшее уже случилось. Остальное – вопрос психического выживания: прими как данность то, чего не можешь изменить. Если ты не можешь ничего поменять, ну что нервничать.

А вот что касается конкретного поиска, может быть гораздо тяжелее признать, что уровень комфорта резко упадет, что придется проедать запасы, лавировать, и что тут делать, я сказать не могу.



Об отношениях в период изоляции

Мы общаемся не руками и глазами, а сердцем, и сердце в цифре передается точно так же. Конечно, я бы предпочел, чтобы всего этого не было, чтобы жизнь текла в привычном русле. Но уж если она свернула туда, где мы оказались, общаться можно.

Вопрос про выбор и круги общения тоже очень важный и драматический, это вопрос к нам как к людям и испытание на нашу взрослость. Можем ли договориться, трезво выбрать модель поведения? Например, оценить ситуацию большой семьи: что лучше – жестко отделить родителей или притянуть их к себе, допускать встречу детей и стариков или не допускать, насколько жестко можно приказывать старшим? И этой модели нет. Опять же: инструкции нет.

Многие тенденции усиливаются и создаются предпосылки для нового. Вопрос, воспользуемся ли мы этими предпосылками. Например, два человека живут вместе, но привыкли, что у каждого есть личное пространство, обеспеченное тем, что каждый ходит на свою работу, кто-то в командировке, кто-то возвращается, – таким образом, степень тесноты вашего общения не вами определена. Когда люди оказываются заперты вместе, приходится учиться заново, учиться одиночеству вместе и выходу из одиночества вместе. Потому что надо уметь быть поодиночке вдвоем, когда каждый считает это для себя важным и нужным. И это школа.



У британского писателя Льюиса есть произведение «Письма баламута» о том, как старший бес обучает младших правильно вести себя с людьми. И Гнусик (так зовут беса в русском переводе Трауберга) говорит: «Я не понимаю этих людей. Они говорят, что любят друг друга, и при этом дают другому свободу. Если бы я кого любил, я бы удушил в объятиях». Отпустить и при этом не уйти – это большое искусство, тоже опыт, тоже расширение сознания, то, чему бы мы никогда, может быть, не научились, если бы не этот кризис. Этот кризис дает нам шанс стать больше, шире, глубже, сильнее. Но в чем-то слабее, потому что человек не может все время быть сильным, он должен научиться и быть слабым, это тоже большое искусство. Кстати говоря, люди бизнеса им часто не владеют, потому что их жизнь предполагает силу как норму жизни.

Но слабость – тоже норма жизни. Печать