Смагин: Пойдет ли кризис на пользу России

Попытка взгляда со стороны и через призму истории.

Российское экспертное сообщество можно условно разделить на его телевизионную, то есть совсем некритично-восторженную часть, просто оптимистов и реалистов. Последним, к сожалению, зачастую в силу самого положения дел приходится быть пессимистами.

Мнение реалистов на телевидение практически не представлено, в электронных и печатных СМИ прослеживается в несколько большей степени. При этом оптимисты, будучи формальным «центром», достаточно часто соединяются в порыве восторга с телевизионным сегментом.

Самый характерный пример – избрание Дональда Трампа президентом США. Но и недавний перезапуск сделки ОПЕК+ также стал информационным поводом для массы излишне, на наш взгляд, бравурных комментариев. Смысл некоторых из них сводился даже к тому, что Россия наилучшим образом готова к роли ведущего конструктора и выгодополучателя миропорядка, который сложится по итогам глобального кризиса. Частью этого кризиса, помимо нефтяного вопроса, является и пандемия COVID-19.

Между тем, оснований для подобных триумфальных реляций не так много. Критику вызвало сравнение вице-президентом «ЛУКОЙЛ» Леонидом Федуном результатов нефтяной сделки для России с Брестским миром – его сочли излишне мрачным. (Сравнение, кстати, даже более глубокое, чем предполагал Леонид Арнольдович, и дело не только в итоге самом по себе – известно, что Германия сначала предлагала Советской России относительно пристойные условия сделки «Четверной союз+», странная же формула Троцкого «ни войны, ни мира» значительно эти условия ухудшила). Но поводов согласиться с г-ном Федуном больше, чем его оспорить. России для выполнения соглашения придется замораживать месторождения, разморозить которые потом будет уже невозможно либо очень затратно. Национальная нефтяная компания Саудовской Аравии Saudi Aramco не только не прекращает, но и усиливает демпинговые усилия на рынках, где нефть королевства конкурирует с российской. Наконец, сделка пока что банально не приносит ожидаемых результатов в виде роста цен на российское «черное золото». Наоборот - по состоянию на 14 апреля стоимость нефти сорта Urals в Северо-Западной Европе снизилась по сравнению с данными на 9 апреля на $3,59, составив, таким образом, $16,71 за баррель.

Крайне пагубное влияние нефтяного фактора на состояние дел в российской экономике совмещается с еще целым рядом проблем. Как давно известных, но усугубившихся в последние месяцы, так и относительно новых (хотя и прогнозировавшихся аналитиками), опять же, отчетливо проявившихся в последние месяцы – в первую очередь из-за коронавируса.

Перечислим некоторые из этих проблем.

Кризис легитимности российской власти и доверия граждан к ней, начавшийся еще два года назад в связи с пенсионной реформой и коснувшийся тогда «Единой России», а сейчас полноценно перешедший на ключевые властные персоналии в связи со стилистикой январско-февральского «транзита» и, главное, линией поведения во время пандемии.
Откровенный управленческий коллапс, выразившийся в путаной, противоречивой, постоянно меняющейся едва ли не на 180 градусов тактике борьбы с коронавирусом, что приводит к ситуациям с потенциально катастрофическими последствиями – вроде столпотворения в московском метро.
Отчетливо высвеченный кризис российского здравоохранения, постоянно подвергаемого оптимизациям в не просто либеральном, а либертарианском духе.
Кризис социального государства, и так, впрочем, существовавшего в основном на бумаге соответствующей статьи Конституции – на фоне чего глава Счетной палаты А.Л.Кудрин предлагает использовать деньги вкладчиков российских банков (правда, с дипломатичными комментариями).
Кризис российского производства и промышленности, на этот раз медицинской. В стране обнаружилась острая нехватка аппаратов ИВЛ, защитных медицинских костюмов и масок, которые пришлось закупать в Китае. При этом была отправлена крупная партия медицинских товаров в США – российские СМИ сначала рассказали о ней как о благородном акте гуманитарной помощи, но затем, после комментариев американского официоза, признали, что речь о коммерческой сделке.
Ползучая децентрализация страны, разрешенная сверху в рамках «творческой инициативы» и объясняемая разными эпидемическими обстоятельствами регионов. Особо рьяно и жестко обосабливаются регионы, и без того занимающие крайне самобытное место в структуре российского федерализма – например, Чечня.
Становящийся практически необратимым крах малого и среднего бизнеса.
Рост преступности из-за обнищания граждан.
Чреватая тяжкими социально-криминогенными последствиями потеря сотнями тысяч среднеазиатских гастарбайтеров работы и зарплаты.
Лишний раз проявленная недееспособность в отношениях с вроде бы ближайшим союзником, Белоруссией, по конкретной и крайне важной повестке – причем неэффективными оказываются и кнут, и пряник.

Все это дает основания, как глядя на обстановку изнутри, так и реконструируя взгляд снаружи, оценить текущее состояние российской государственности если не при помощи термина failed state, то с использованием немногим более политкорректного словосочетания – «больной человек».

На самом деле большинство государства в мире сейчас больны. (Есть не менее, а то и более значимые международные акторы помимо государств - ТНК, транснациональные элиты и группы влияния, неофициальные структуры согласования вроде пресловутого «Бильдербергского клуба» и выше, будем иметь их в виду, но для упрощения анализа сократим число анализируемых звеньев). Каждое по-своему, хотя есть и общие хвори, сейчас – в самом буквальном смысле. У кого-то, выражаясь условно и метафорически, нет ног, но такие сильные руки, что и без ног одолеет любого противника. У кого-то нет рук, но такие быстрые ноги, что убежит от всех. Кто-то парализован, но при этом обладает светлой головой и подвешенным языком —уговорит нападающих противников и вообще придумает как выбраться из передряги. Кто-то и болен и дряхл, но имеет много денег или могущественных родственников — у него и охрана есть, и ИВЛ привезут.

Проблема в том, что Российская Федерация во главе с нынешним правящим классом, собрав в той или иной степени большинство этих хворей, страдает самой прискорбной — умственно-неврологической. При аутизме или лишней хромосоме сильное здоровое тело не поможет, а светлая голова... она не светлая. Остается надеяться, что богатые родственники тебя не бросят, а если и отдадут в приют, то в приличный. Если у тебя, конечно, есть такие родственники. И если они вдруг страдают сентиментальностью, что в мире государств большая редкость.

При этом необратимые международные последствия для государства-«больного человека» могут наступить далеко не сразу. Если такое государство обширно и значимо с геополитической и геоэкономической точки зрения, недружественные и относительно нейтральные, но не исключающие недружественности (или использования третьей недружественной силой) в будущем державы не прочь ослабить и раздробить, дефрагментировать его. Однако их может останавливать непредсказуемость нового баланса сил на развалинах и вероятность, что он окажется невыгоднее былой целостности конкурента. Дружественные же «больному человеку» державы, стараясь его сохранить, одновременно имеют запасной вариант на случай, если затраты на сохранение станут превышать выгоды. Схождение в одной точке плана А противников и плана Б союзников равен для «больного человека» смертному приговору. Но «больной человек» и сам, опережая внешние решения, может подойти к точке краха. В таком случае и соперники, и союзники (если они вообще еще участвуют в игре, а не потерпели крах вместе с «больным») в явочном порядке фиксируют случившееся.

Приведем несколько примеров угасания значимых государств под споры союзников и соперников об их судьбе – но заодно и обратных примеров, возрождения из состояния раздробленности с одобрения заинтересованных в этом сторон.

Османская империя

Хрестоматийный пример, с которого, собственно, и началось использование самого термина «больной человек [Европы]». В такого «больного человека» из просто испытывающей спад великой державы Османская империя превратилась не сразу, не одномоментно, без четко фиксируемой точки перелома. Этот рубеж можно примерно обнаружить между концом первой трети и началом первой половины XIX века. Именно тогда «Восточный вопрос» для других держав стал звучать так — разделить или сохранять? О разделе чаще всего задумывалась Россия, но и у нее были периоды стремления к сохранению. Так, Николай I в 1830-х спас османов от восстания египетского паши Мухаммеда Али и на какое-то время стал гарантом их государственности. Англичане, в свою очередь, чаще всего выступали за сохранение – как раз в целях противодействия России и недопущения ее усиления и территориального расширения. И у них, в свою очередь, тоже бывали противоположные планы. Выдающийся британский государственный деятель Уильям Гладстон, четырежды возглавлявший кабинет министров, в 1870-1890-х активно выступал за кардинальное переформатирование Османской империи под международным контролем из-за ее отношения к христианским подданным, в частности, балканским народам и армянам.

Османская империя при этом жила своей жизнью – без особых успехов пыталась провести внутренние реформы и модернизацию (так называемый «Танзимат» в 1830-1870-х, младотурецкая революция 1908 года), выигрывала локальные войны, как у Греции в 1897 году, могла даже выиграть у России, как в Крымскую – правда, лишь в качестве младшего партнера англичан и французов. При проигрышах же, как в русско-турецкой войне 1877-1878 годов, для внутренней аудитории включалась пропаганда, своими обертонами могущая нам смутно напомнить что-то очень знакомое — согласно ей, султан разбил царя и вчинил ему огромную контрибуцию. А «дабы отвратить возможность нового возмущения и сопротивления, султан, в качестве верховного повелителя земли, повелел, что бы 50 000 русских остались в виде заложников в его провинции Болгарии. Остальные неверные собаки могут возвращаться в свое отечество, но лишь после того, как они пройдут в глубочайшем благоговении через Стамбул или близ его».

Однако необратимость внутреннего упадка и то, что два главных субъекта «Восточного вопроса», Англия и Россия, ненадолго оказались в одной коалиции, привело Османскую империю к поражению и распаду. Правда, напоследок она ненадолго оказалась в последний раз в статусе реальной, а не словесно-пропагандистской победительницы России согласно Брестскому миру. И, справедливости ради, взор, брошенный на происходящее в бывших ближневосточных владениях османов, не позволяет назвать их крах абсолютным, стопроцентным и объективным историческим благом. Даже с учетом такого грандиозного преступления, как геноцид армян.

Австро-Венгрия

К этой «лоскутной» империи множества народов и конфессий, также не одно десятилетие клонившейся к упадку, применимо многое из сказанного об османах. Отличие в том, что упадок был несколько менее явным, широким и необратимым, да и внешняя заинтересованность в расчленении была ниже. По большому счету, разрыва геополитической бомбы в центре Европы не хотел никто. Даже Россия, в 1849 году спасшая тогда еще просто Австрийскую империю (дуалистической Австро-Венгрией она стала восемнадцать лет спустя) и получившая в ответ черную неблагодарность во время Крымской войны – австрийцы фактически пополнили состав антироссийской коалиции. Планируя спустя несколько лет вместе с Сардинией войну против Австрии, французский император Наполеон III пытался привлечь к борьбе со своей недавней союзницей свою недавнюю соперницу, то есть Россию. В качестве вознаграждения он обещал Галицию. Россия с радостью согласилась на благожелательный нейтралитет, но от прямого участия, как и от территориальных приобретений отказалась.

Одновременно практически каждая из держав все-таки старалась держать в уме возможность распада «лоскутной империи». Даже ближайшая союзница, Германия, планировала при самом неблагоприятном сценарии извлечь хоть какую-то пользу, аннексировав немецкоэтничные территории, в первую очередь саму Австрию.

Начало Первой мировой войны вызвало в Австро-Венгрии, как и в других странах-участницах, патриотический подъем, на минуту позволив поверить в реальность общеимперской гражданской нации. Общему настроению поддался даже вполне космополитичный и скептичный Зигмунд Фрейд: «Истерия ура-патриотизма, охватившая в тот год все воюющие страны, заразила в числе прочих и Фрейда. На какое-то время он снова превратился в того восторженного гимназиста, который объяснял сестрам ход франко-германской войны и передвигал флажки на карте. «Возможно, впервые за тридцать лет я снова чувствую себя австрийцем», — с пафосом пишет он Абрахаму, а в разговоре с Ференци то ли в шутку, то ли всерьез говорит, что отныне «посвятил свое либидо Австро-Венгрии». Дальше в том же патриотическом угаре он сообщает, что «полон радости в связи с заключением Тройственного союза», и предвидит «наши славные победы». Приехав в гости к дочери Софи в Гамбург, Фрейд продолжает нести всё ту же ура-патриотическую ахинею, с гордостью сообщая зятю, что он впервые не чувствует себя чужим в этом немецком городе, заявляет, что, «разбив русских в Галиции, Германия спасла нас». Он вновь и вновь употребляет слово «наши»: «наши победы», «наш займ», «наши славные солдаты»».

Страны Антанты при этом продолжали считать, что Австро-Венгрию следует урезать и ослабить, но не расчленять. Больше всего сторонников крайних мер было в России. В Англии долго преобладал относительно острожный консервативный подход. США вступали в войну со схожими ориентирами, и даже в январе 1918 года президент Вудро Вильсон в своих знаменитых «Четырнадцати пунктах» предрекал империи скорее конфедеративное будущее: «Народы Австро-Венгрии, место которых в Лиге Наций мы хотим видеть огражденным и обеспеченным, должны получить широчайшую возможность автономного развития». Разные мнения существовали и во Франции.

Однако и рост ожесточенности с каждым месяцем войны, и внутренние кризисно-центробежные тенденции, и лоббистская активность чехословацких и югославянских эмигрантов в странах Антанты привели к тому, что еще до формального поражения и распада империи было загодя решено этот распад поощрить и признать. О чем, кстати, иные наблюдатели и сами антантовские политики потом не раз жалели. Да и сейчас в регионе в некоторых аспектах ощущается геополитический и культурно-цивилизационный вакуум.

Китай

Поднебесная – счастливый пример страны, познавшей не только крах, но и возрождение. От могущества - через упадок и положение полуколонии великих держав - к пересборке, поощряемой некоторыми из этих держав - и новому могуществу. Интересно, что новый подъем Китаю начали сулить задолго до низшей точки падения – Наполеон I говорил о «спящем гиганте», а русские мыслители рубежа XIX-XX веков спорили, хорошо или плохо, что этот гигант вот-вот проснется. На тот момент, правда, он уже пребывал в глубочайшем кризисе, полностью лишившись субъектности и превратившись в арену игр и интриг нескольких мировых и региональных (Япония) держав.

Но уже в 1920-1930-х наиболее дальновидные из этих держав, несмотря на очередной виток китайской разрухи и бушевавшую в стране гражданскую войну, пришли к выводу, что стабилизация, объединение и новый рост не за горами. А стало быть, надо направить это объединение по наиболее благоприятному сценарию и оказаться среди лучших друзей новой власти, какой бы она не была. США успешно взаимодействовали и с коммунистами, и с Гоминьданом, а Рузвельт в 1942 году заранее включил Китай в число четырех «мировых полицейских» (наряду с самими американцами, Англией и СССР), еще толком не зная, о каком именно Китае идет речь. Точно так же и СССР взаимодействовал как с Мао, так и с Чан Кайши, окончательно и полностью сделав ставку на коммунистов уже после Второй мировой. В итоге именно СССР и США в следующие полвека были главными контрагентами в геополитических играх с Пекином.

СССР/Российская Федерация 1991-1999

Советская Россия – еще один пример страны, пересборке которой не стали препятствовать внешние игроки. Во время гражданской войны Антанта и отдельные ее члены поддерживали отношения как с «красными», так и с «белыми», на разных отрезках допуская и считая благоприятными разные варианты: победа «красных», победа «белых», длительное сохранение смуты и раздробленности по китайскому образцу. В итоге свободная конкуренция и, в прямом смысле, борьба вариантов привела к победе «красных» и возвращению ими большинства территорий Российской империи. Наличие единой, советской и при этом ослабленной России устраивало или допускалось Англией по причинам больше хозяйственно-экономического характера, а США – в качестве противовеса набиравшей силу Японии.

Аналогичным образом спустя почти семьдесят лет Запад допускал уже не пересборку, а сохранение вновь ослабленной Советской России. В вышедшем под редакцией известного британского историка Н.Фергюсона сборнике «Виртуальная история: альтернативы и предположения» даже утверждается, что при большей решительности Горбачева и чуть ином повороте событий СССР мог не лишиться восточноевропейской сферы влияния. На наш взгляд, эта постановка вопроса обессмысливается нежеланием такого сценария советскими политических кругами, а то и вовсе – желанием, но как раз демонтажа. Кстати, в восточноевропейской геополитической партии 1989-1990 годов характерным примером стремления к сохранению баланса и статус-кво стал казус ГДР. Франция, Италия и Англия, союзницы ФРГ, уговаривали Горбачева, лидера противостоящего блока, воспрепятствовать аншлюсу западными немцами восточных, дабы воссоединившаяся Германии вновь не превратилась в европейского гегемона.

Итак, Восточную Европу не стремился сохранить сам Горбачев. При этом он декларировал желание сохранить в составе СССР Прибалтику, но этого уже не хотел Запад. Зато Запад, вернее, немалая часть западных и конкретно американских элит была согласна на переформатирование Союза в рыхлую славянско-среднеазиатскую конфедерацию, возможно, с участием республик Закавказья. Такая конфедерация должна была избавить США от хлопот по недопущению расползания исламизма, национал-экстремизма и ядерного оружия. Достаточно вспомнить знаменитую киевскую речь Буша-старшего 1 августа 1991 года, в которой он предостерег украинцев от сепаратизма и националистических страстей. Полного единодушия, отметим еще раз, среди американского руководства не было: «Чейни и Гейтс не сомневались, что такой распад в интересах США и является лучшей гарантией против потенциального возрождения великодержавного конкурента. Бейкер опасался превращения СССР во «вторую Югославию» с ядерным оружием, а Пауэлла больше всего тревожила угроза утраты контроля над советским ядерным потенциалом в случае хаотичного развала федерации». Спор разрешился в Беловежской пуще, и, признаем, вполне естественно, что американские государственные деятели не оказались большими русско-советскими патриотами, чем советские. При этом американцы все-таки приложили усилия по принуждению Украины к безъядерному статусу.

Раз уж мы упомянули Югославию, еще одного европейского «больного человека» рубежа предпоследнего и последнего десятилетия XX века, разберем в двух словах и ее случай. В годы «холодной войны» она была ценным идеологическим и геополитическим буфером между двумя противоборствующими блоками в Европе. Когда конфронтация подошла к концу, ценность закономерно снизилась, что, впрочем, не значило какой-то «черной метки» со стороны США и Западной Европы – они предпочли бы тот же вариант слабой, но стабильной конфедерации, что намечали для СССР. Однако недавно объединившаяся Германия в смычке с Ватиканом пошла на дезинтеграцию, поощряя сепаратизм Словении с Хорватией и первой признав их независимость. В итоге Англия, Франция, Италия и США, не слишком довольные югославским хаосом, были вынуждены принять происходящее и начать делать ставки в разгоревшейся войне.

Вернемся домой – в постсоветскую Россию девяностых, которую несомненным «больным человеком» большинство россиян и иностранцев считали тогда и продолжают считать сейчас. США и вместе с ними их союзники сочли наиболее выгодным тот вариант, что раньше не осуществился применительно к Югославии и СССР – слабое и рыхлое государство, контролирующее при этом обширные евразийские пространства и с радостью встраивающееся в мировую либерально-капиталистическую систему на правах полупериферии и сырьевого придатка. Этим объясняется и морально-финансовая поддержка ельцинского режима, и одобрение расстрела Белого дома в 1993 году, и довольно спокойное отношение к первой чеченской войне – Билл Клинтон даже публично сравнил тогда Ельцина с Авраамом Линкольном, намекая, что оба боролись против сепаратистов. Кроме того, нам кажется, что нежелание США слишком дезинтегрировать РФ было связано с боязнью последующего эффекта низкой базы. На самой крупной из отслаивающихся друг от друга территорий к власти могли бы прийти национал-патриоты, которые, восстановив железом и кровью страну в границах 1992 года, на этом бы не остановились.

Россия 2000-по настоящий день

Транзит власти 1999-2000 годов, вполне согласованный с Вашингтоном, поначалу ничего во внутренней сути России и отношении Запада к ней и с ней кардинально не изменил. Через несколько лет абсолютно прозападной политики российское руководство, правда, стало претендовать на несколько большую субъектность. Потолок мечтаний - статус партнера США/члена американоцентричного «мирового сообщества» уровня Турции или Японии. Одновременно в связи с изменением топливно-энергетической конъюнктуры возросла роль централизованной российской государственности как держательницы и хранительницы нефтегазовых потоков – в девяностых данный фактор был несколько менее значим.

Во второй половине нулевых наблюдался определенный рост претензий России на субъектность и статус не меньше чем региональной державы. Еще ждет своего исследователя интересный вопрос, какое место в этих претензиях занимали всамделишные собственные амбиции, а какое – желание одних внешних игроков, включая разные составляющие части Запада, использовать нашу страну против других. Тем не менее, постепенное «повышение градуса» с вехами в виде Мюнхенской речи В.В.Путина в 2007 году, принуждения Грузии к миру год спустя и, наконец, присоединения Крыма в 2014 году – неоспоримый факт.

Как факт и то, что Россия продолжала оставаться укрепляющимся и амбициозным, но объектом мировой политики. Поощряемые Западом и вызывавшие у нас негодование «цветные революции» на постсоветском пространстве были в этой парадигме инструментом уязвления более сильного объекта первого уровня более слабыми объектами второго уровня. О полном удушении речь не шла. Соответственно, внутри самой России США и Запад в целом поощряли отрицательный отбор и компрадорство в элите и госаппарате, заигрывали с либеральной оппозиционной контрэлитой, по открытым и закрытым каналам помогали этнических сепаратистам и радикальным религиозным диссидентам, но не стремились к полной замене системы и серьезному расколу страны. Разве что к плановой регулируемой центробежности и внутриклассовой замене одних персоналий, сегментов и династий на другие.

2014 год стал пиком претензий на субъектность, национального ликования по этому поводу и надежд, что речь идет не просто о претензиях, а о полноценном обретении чаемой субъектности. К сожалению, дальше последовал лишь впечатляющий регресс и спад. Российский правящий класс, отказавшись от нейтрализации «проекта Украина», что было совершенно необходимо хотя бы для нормального существования Крыма (про остальные геополитические и гуманитарные нюансы вроде Новороссии и русских Украины мы даже не упоминаем), и во все остальном безостановочно отступал, регулярно выражая «глубокие озабоченности». Попытки размена фигур или компенсации неуспеха на одной доске успехом другой также не впечатляют результатами. Допустим, сирийская кампания была начата под благородными лозунгами помощи законной власти Асада и «борьбы с исламизмом на дальних подступах». Асаду вроде бы помогли и с тех пор уже несколько раз заявили о своей победе и прекращении участия в войне, но участия не прекратили, что навевает мысли о других, кланово-корпоративных экономических интересах и целях. Борьба же с исламизмом на дальних подступах обернулась увеличением количества исламистских ячеек в России и увеличением преступности со стороны отрезанных от Ближнего Востока боевиков.

К 2018-2019 годам Россия, находящаяся под жестким наступательным прессингом коллективного Запада или, точнее сказать, Запада «в целом», стала банальным инструментом во внутренних поединках частей этого Запада между собой и с Китаем. США готовы использовать как инструмент интриг и давления против Европы и Китая, Китай – против США, Европа – в топливно-энергетическом блефе и преферансе также против американцев.

Характерным примером такой политики стал саммит НАТО в июле 2018 года. Позволю себе самоцитату из заметки об этом саммите: «Россия используется внутризападными субъектами в качестве инструмента друг против друга. При этом способы давления и шантажа колеблются в диапазоне от «как вы, такие-сякие, можете дружить с Россией» до «назло вам договоримся с Путиным», и стороны, попеременно склоняюсь то к одному, то к другому из противоречащих друг другу вариантов, не признают полутонов и не смущаются шизофреничностью такого поведения.

Трамп заявил, что ему не нравится «аннексия Крыма», которая произошла при Обаме и которую лично он бы никогда не допустил. Кроме того, ему не нравится трубопровод «Северный поток-2». Хозяин Белого дома прямо обвинил Европу и в первую очередь Германию в энергетической зависимости от России: «Предполагается, что мы защищаем вас от России, но почему вы тогда платите России миллиарды долларов за энергию? Почему страны-члены НАТО, а именно Германия покупают столько энергоресурсов у России? Германия – заложник НАТО». Логика Трампа не только как политика, но и как бизнесмена здесь понятна: если вы перекладываете львиную долю евроатлантических расходов на США, то хотя бы поддержите Америку покупкой американского газа, покупать же газ у России и одновременно требовать, чтобы Вашингтон за свой счет защитил от русских Старый Свет, несколько странно.

Меркель ответила нечто невразумительное, мол, она жила в условиях, когда русские контролировали половину (на самом деле треть) Германии, поэтому не хочет повторения чего-то подобного и ценит свободу. Однако долго оправдываться не пришлось. Уже через сутки Трамп сменил пластинку на радикально иную. Он заявил, что видит в Путине не врага, а соперника, в будущем же и вовсе хочет с ним подружиться, и в Хельсинки надеется конструктивно договориться по широкому спектру вопросов. Меркель, надо сказать, приняла условия игры в политический абсурд и ответила, что вовсе не против, если Трамп договорится с российским визави по той же украинской проблематике. Только, переводя с дипломатического языка на обычный, на условиях капитуляции России.

Как мы видим, рассчитывать на собственную роль, а не на участь оружия в западных постмодернистских сварах, крайне сложно».

Попытки все-таки обрести хотя бы локальную субъектность и сыграть на равных, как правило, терпят фиаско. Допустим, в 2019 году возникла иллюзия ситуативной, но более-менее равноправной смычки между Россией и «старой» Европой во главе с Германией. Стороны объединяла проблема украинского транзита, в которой им оппонировала сама Украина и поддерживающие ее США, а также схожесть отношения к проблеме Ирана и неприятие излишнего жесткого давления на тегеранский режим. Но когда в декабре договор еще не был подписан, а Европе перед холодами срочно требовался запас газа, флер равноправия спал и российская сторона была принуждена к подписанию соглашения на крайне жестких условиях. Вице-премьер Д.Козак в тот момент оценил соглашение как «достаточно неприятно для “Газпрома”, но если бы оно не было достигнуто, было бы еще хуже». Однако по итогам первых четырех месяцев сделки выяснилось, что «Газпром» поставляет через Украину меньше газа, чем законтрактовал, в результате чего холдинг уже переплатил «Нафтогазу Украины» $ 190 млн.

Еще одна попытка сыграть в свою игру была в марте на нефтяном рынке. Результат известен и оптимизм внушает только, извините за тавтологию, завзятым оптимистам.

Резюме

Внешний мир и конкретно игроки, обладающие геополитической и геоэкономической субъектностью, воспринимают сейчас Россию как нечто промежуточное между объектом-инструментом, «больным человеком» типа поздней Османской империи, и ареной, полигоном для чужих (то есть своих) игр типа Китая конца XIX – первой половины XX века.

Прогноз

Кризис российской системы, то есть хозяина объекта и оператора-хранителя инструмента «Россия», мог бы подтолкнуть внешних игроков к «пессимизации» нашей страны до уровня полигона. Но внешние игроки здесь и сейчас заняты другими проблемами, да и чисто технически набор приемов и методов ограничен ввиду этих же проблем. Вообще ситуация коронавируса очевидно приводит к суверенизации внутриполитической жизни разных стран. Как находящиеся у власти, так и оппозиционные силы будет труднее обвинить в работе на внешние центры по причине затрудненности такой работы.

Россия будет предоставлена сама себе, как и остальные страны. Количество ее взаимодействий с внешним миром, положительных, отрицательных и нейтрально-деловых значительно снизится, а баталии, диверсии и подножки будут разворачиваться разве что во все той же топливно-энергетической сфере. Конечно, для нашей экономики может хватить и этих подножек…

Да, внешние игроки не будут пока пытаться сровнять нас до состояния полигона, не будут пытаться сохранить нас как ценный инструмент, не будут прорабатывать (а они прорабатывали) план «превентивный удар против России, задумавшей разрешить внутренние проблемы маленькой победоносной войной». Вообще ничего пока не будут. Разве что приготовят пакет вынужденных мер на случай непредсказуемой эскалации этих внутрироссийских проблем. Вряд ли такая нежданная автаркия поможет нам в разрешении наших тяжелых системных проблем, значительная часть которых и так имеет сугубо или преимущественно внутреннюю природу. Кроме того, автаркия может пойти на пользу лишь тем, кто к ней сам стремится или хотя бы готов, и кто готов обернуть ее на пользу стране. Российский правящий класс, чье сердце и сокровище лежит во внешнем мире, психологически и антропологически к ней не готов абсолютно. Построить «Остров Россия», о котором мечтал наш выдающийся мыслитель Вадим Леонидович Цымбурский, у нас не получится. Возможно, пока.

Надежда

Как нормальному русскому человеку и патриоту, автору этих строк хочется верить в лучшее. В то, что кризис окажется нам на пользу. В то, что все-таки мы сами, а не только и не столько внешние силы и зависящие от них компрадорские элиты определяют нашу судьбу. В то, что параллели с Турцией и Китаем вековой давности окажутся верными не только в печали, но и в радости, и что мы, пройдя трудности и упадок, окажемся настоящей, не фиктивной региональной державой, как сегодняшняя Турция, а то и мировой, как Китай. Но для этого нам отчаянно нужны свои Ататюрки, Сунь Ятсены и Дэн Сяопины. Возможно, они, сами еще толком не догадываясь о своей предстоящей исторической роли, сидят сейчас домашней самоизоляции. Поэтому я призываю их: берегите себя! Соблюдайте меры безопасности! Возможно, вы облегчите жизнь не только себе и близким, но и целой стране.

Мнение автора может не совпадать с мнением редакции Печать