Глобализация после пандемии: конец или новый этап?

В последний месяц в выступлениях политологов все чаще звучат предсказания о неминуемом конце глобализации. Пандемия, утверждают они, продемонстрировала хрупкость и уязвимость режима свободной торговли, который лежит в основе глобализационных процессов; государства, наученные горьким опытом, замкнутся в раковинах национальных экономик, разорвав единую ткань экономики мировой, и прекращение свободного обмена товарами и услугами приведет к коллапсу глобализации как явления. Для того, чтобы понять, насколько верна эта точка зрения, необходимо рассмотреть процесс глобализации в его историческом развитии.

Три стадии глобализации

Сам термин «глобализация» появился на свет в середине 1940-х годов, но популярность обрел после вышедшей в 1983 году статьи «Глобализация рынков» американского экономиста Теодора Левитта, в которой предсказывался скорый конец многонациональных и появление глобальных корпораций. Предвидение Левитта оправдалось лишь отчасти, но термин оказался настолько удачным, что быстро вошел в лексикон экономистов и политологов. Социологи и историки взяли его на вооружение позже: знаковой для исследования глобализации как исторического процесса стала работа «Глобализация в мировой истории» под редакцией профессора Хопкинса, вышедшая в 2002 году. С тех пор на эту тему были опубликованы десятки статей и монографий, которые позволили проанализировать само явление глобализации в динамике с самых ранних пор и до сегодняшнего дня.

Начало глобализационных процессов в Евразии принято относить к Бронзовому веку: для выплавки бронзы требовались медь и олово, которые редко можно было добыть по соседству. В результате сформировались масштабные торговые сети, по которым олово из Афганистана и Корнуолла поступало в страны Средиземноморья. Эти первые глобализационные процессы (или «бронзонизация», как иногда их называют) связали Европу, Азию и Северную Африку воедино, и с тех пор глобализация никогда не прекращалась. Иногда торговые связи рвались в результате природных катаклизмов или гибели государств и городов в результате войн, но почти сразу прокладывались новые пути и появлялись новые покупатели, и процесс возобновлялся. Этот период с Бронзового века и до 1600 года в исторической науке принято называть «архаической глобализацией»; то, что наступило после, обычно называют «протоглобализацией».

1600 год был выбран как условный рубеж, знаменующий переход от традиционной дальней торговли к глобализации Нового времени, базирующейся в значительной степени на доминировании европейских стран на морях и деятельности акционерных компаний, которые, с одной стороны, помогли аккумулировать частный капитал для освоения новых земель, с другой — стали «длинной рукой» западных королевств, империй и республик. Такой подход страдает известным европоцентризмом: в то время европейские страны еще не сумели добиться кардинального превосходства над старыми азиатскими государствами, такими как Персия, империя Великих Моголов или Китай, для которых европейское доминирование на морях означало лишь то, что товары, которые купцы раньше везли по суше, удобнее и дешевле стало доставлять морем. Так что, возможно, имеет смысл вслед за Барри Бузаном и Джорджем Лоусоном отнести условное начало протоглобализации к 1500 году, когда в процесс глобализации, до того охватывавший лишь Евразию и Северную Африку, были включены обе Америки.

Конец протоглобализации ознаменовали Американская революция, Великая Французская революция и Наполеоновские войны. Родившийся в их огне Запад кардинально отличался от Европы ancien régime: бурное промышленное развитие в течение последовавших десятилетий не только изменило социальную структуру Европы и Америки, но и обеспечило полное военное и техническое превосходство Запада над не-Западом, что означало новый, современный этап глобализации. В ходе этого процесса мировая система стала в полном смысле слова глобальной, вобрав в себя абсолютно все территории и всё население Земли, и превратилась из открытой в закрытую. Если раньше на мировой шахматной доске разыгрывался кригшпиль, то теперь его сменила классическая шахматная партия с полной информацией.

Свободная торговля или меркантилизм?

Весь описанный выше трехстадиальный процесс глобализации, как ни парадоксально, имел крайне малое отношение к принципу свободной торговли. На всем протяжении эпохи протоглобализации большая часть крупных игроков исповедовали идеи меркантилизма, который подразумевал жесткий протекционизм и готовность силой защищать свои торговые и промышленные интересы, если возникнет такая необходимость. Меркантилизм означал акцент на развитии собственной мануфактурной промышленности и ограничения на импорт зарубежных товаров.

В середине XIX веке, после отмены в 1848 году «хлебных законов» в Британии, в Европе наступила эпоха свободной торговли. Фритредерство обрело огромную популярность: европейские страны заключали договоры о свободной торговле по образцу соглашения между Англией и Францией — договора Кобдена-Шевалье, подписанного в 1860 году. Но эта фритредерская идиллия длилась недолго: уже в 1873 году началась Долгая депрессия, которая привела к новой волне протекционизма. Европейские страны, за исключением Нидерландов и Великобритании, одна за другой закрывали свои границы для иностранных товаров (Франция и Италия даже начали десятилетнюю таможенную войну). Эта политика эффективно способствовала развитию промышленности континентальных держав, и неудивительно, что они придерживались ее вплоть до начала Первой мировой войны.

Парадоксальным образом именно в это время глобализация XIX веке достигла пика. Таможенные войны ничуть не мешали европейцам и американцам свободно путешествовать по миру и пользоваться всеми радостями глобализированного мира. Более того, именно протекционизм способствовал окончательной глобализации: не будучи уверенными в наличии гарантированных источников сырья и рынков сбыта, державы Запада начали ускоренную колонизацию последних неосвоенных территорий — Африки и островов Тихого океана.

После окончания Первой мировой войны началась новая волна фритредерства, которое рассматривалось как возможность ускорить восстановление мировой экономики, подорванной глобальным конфликтом. Однако менее чем через полтора десятилетия, после Великой депрессии, на смену ей пришел новый протекционизм; так как Вторая мировая перетекла в холодную войну, то в специфической форме протекционистская экономика просуществовала до начала 1990-х годов. "Конец истории" означал начало очередного этапа свободной торговли; его конец, который мы наблюдаем сейчас, можно, очевидно, трактовать как начало нового исторического этапа.

Таким образом, очевидно, что глобализация — сложный, многослойный, комплексный процесс, не сводящийся к фритредерству; свободная торговля — не обязательное ее условие и тем более не движущая сила, а эффективный инструмент, использовавшийся странами, обладающими торговыми и производственными преимуществами, для увеличения своего влияния и уменьшения конкуренции. И протоглобализация, и современная глобализация на протяжении большей своей части осуществлялись в условиях жесткого протекционизма, и именно этот протекционизм служил одной из движущих сил глобализации, вынуждая страны искать новые рынки сбыта и источники сырья. Очевидно, нечто подобное ожидает мир и сейчас, но с рядом отличий: прямое столкновение между великими державами эффективно сдерживается наличием ядерного оружия; все относительно доступные территории освоены и поделены; и, наконец, впервые в числе стран, претендующих на доминирование на мировой шахматной доске, есть игроки, которые не являются и не пытаются стать частью Запада.

Во времена архаичной глобализации и протоглобализации Индия и Китай были мировыми лидерами по численности населения и размеру экономики; но в условиях отсутствия единой мировой политической системы они не могли эффективно реализовать это лидерство. В рамках модели архаической глобализации Индия и Китай работали как гигантские насосы, вытягивая из Европы золото и серебро в обмен на свои товары; протоглобализация несколько улучшила баланс за счет перераспределения добавочной прибыли в карман европейских компаний-перевозчиков, но кардинально ситуация изменилась лишь в XIX веке. с получением европейцами и американцами неоспоримого преимущества в военной сфере. Находившиеся в кризисе азиатские державы не могли ничего противопоставить европейцам, которые грубой силой навязали древним империям Востока свои правила игры.

Везде этот процесс происходил по-разному: если политическим элитам Японии для того, чтобы вписаться в глобальный мир, пришлось, по выражению Сого Сузуки, «переизобрести» страну, а Китай прошел через десятилетия гражданских и внешних конфликтов, то Индия и вовсе была собрана колонизаторами заново. В итоге встроившиеся в переделанный по западным лекалам мир страны вели себя как державы региональные и подчеркнуто соблюдающие установленные правила. Но теперь Китай и Индия позиционируют себя как страны-цивилизации, обращаясь к корням в поисках философских и исторических основ для своей политики. Их роль в единой мировой системе сравнима с ролью западных лидеров, а в долгосрочной перспективе ее с вероятностью превзойдет. Неминуемо встает вопрос: на что будет похож Pax Sinica (один или вкупе с Pax Indica)? Будут ли старые восточные державы соблюдать давно устаревшие и невыгодные для них правила игры?

Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо заглянуть в прошлое, сперва разобравшись с тем, насколько глубоко и как именно.

Глубинная история

«В последние десятилетия историки обнаружили, что им трудно перескочить мыслью через большие промежутки вглубь времен», — жаловался в 2011 г. американский профессор-медиевист из Гарварда Дэниэл Лорд Снэйл. По его словам, три из четырех историков в мире занимаются XX веком или в лучшем случае второй половиной XIX века. Снэйл называл это «мелкой историей» (shallow history), призывая коллег уходить вглубь времен, к основам цивилизации и человечества, занимаясь «глубинной историей (deep history), ибо, барахтаясь у поверхности, невозможно проследить долгие исторические процессы и сделать настоящие открытия.

В международных отношениях дело с «глубинной историей» обстоит еще хуже. Для большинства международников история начинается с начала холодной войны; для меньшего числа — после Первой мировой; еще меньше рискуют углубляться в прошлое до времен Венского конгресса. То, что происходило раньше, в дисциплине МО является пространством мифа, характерным примером чего является «вестфальский нарратив», полностью не соответствующий историческим фактам.

История в рамках МО в лучшем случае представляет из себя, по выражению Андреаса Осиандера, «небольшой набор имен, событий и концептов, с которыми, как предполагается, читатель литературы по международным отношениям должен быть знаком. Имена включают Каутилью, Фукидида, Гоббса, Людовика XIV, Наполеона и Гитлера, события — Пелопоннесскую войну и Вестфальский мир, концепты — китайские Сражающиеся царства, переход от средневековья к модерну и Европейский концерт». В худшем же случае Клио, которая, по словам Цицерона, должна быть учительницей жизни (magistra vitae), превращается, как горько заметил Кристофер Торн, в «девушку по вызову», всегда готовую принести на подносе вырванные из контекста события, подтверждающие правоту спорщика. Ситуация тем более парадоксальная, что, по сути, у международника нет другой лаборатории и другой базы для анализа, кроме истории, так как в нее превращаются любые уже произошедшие события; относиться к ней надо бережно и рассматривать во всей полноте и в динамике.

Нынешние изменения в самом характере глобализации явно не являются «мелкими»; значит, нужно заглядывать вглубь. Можно назвать два важных периода для исследования. Первый достаточно очевиден — последние десятилетия XIX века и начало XX века — последний по времени момент, когда в мире сосуществовали и соперничали за влияние и ресурсы несколько великих держав; системно-исторический анализ этого этапа позволяет прогнозировать усиление в ближайшем будущем тенденций к неоколониализму и неоимпериализму. Второй очевиден куда менее: это период XVI–XVII веков, когда Габсбурги и Османская империя боролись за мировое доминирование.

Битва забытых гигантов

Эта тема оказалась в свое время на задворках историографии МО, которая изначально выросла из британско-американской и немецко-протестантской традиций. В рамках обеих Габсбургам была уготована роль врага, символа отсталости, косности и реакции, с побед над которым началось формирование современной карты Европы. В результате оптика анализа оказывается настолько смещенной, что в качестве главного европейского конфликта XVII века в МО выступает Тридцатилетняя война, по сути второстепенная кампания в рамках большой войны между Габсбургами и Бурбонами за доминирование в Западной Европе, бывшей, в свою очередь, частью глобального противостояния между двумя блоками.

Этот конфликт кто-то из историков называет «габсбургско-османским», кто-то — «иберийско-исламским». Оба названия плохи: первое не учитывает многочисленных участников, преследовавших собственные интересы и порой менявших сторону, второе — наличия на обеих сторонах как мусульманских, так и христианских государств. Эта первая действительно глобальная война поражает своим размахом: боевые действия велись в Средиземном море и в Эфиопии, в Индийском океане, на островах Малайского архипелага и даже на Филиппинах. В них участвовали Испания, Португалия, Австрия, Франция, Англия, Россия, Нидерланды, Речь Посполитая, Османская империя, Персия и многочисленные малые государства и образования, одно перечисление которых потянет на отдельную статью.

Разумеется, любые прямые аналогии неуместны; но любопытно взглянуть на глубинные процессы того времени, которые оказываются неожиданно схожими с теми, что мы видим сейчас.

Это был конфликт, который частично был вызван, а частично стал двигателем смены парадигм глобализации. На смену старому формату «архаичной глобализации» пришла протоглобализация. Дискуссии о том, какой она должна быть, и ощущение наступления новой эпохи вдохновили Гроция и Селдена на спор о mare liberum и mare clausum; сам по себе конфликт в таком масштабе не был бы возможен без Великих географических открытий и стремления испанцев и португальцев навсегда закрепить за собой открытые ими земли.

Это был конфликт за доминирование в мире. Вопросы прибыли были вторичны; золото и серебро, добытое в шахтах Нового Света, шло на постройку кораблей и наем солдат для этой войны. Вопрос стоял в том, кто будет править в мире в будущем: католические державы, которым Папа Римский отдал Землю во владение, разделив ее пополам, или османы, которые без какого-либо папского разрешения вели безудержную сухопутную и морскую экспансию.

Это был конфликт, который формально оправдывался ценностной разницей. Габсбургская пропаганда рисовала османов как людей с другой системой ценностей, желающих уничтожить христианскую Европу, а Габсбурги претендовали на роль защитников всего христианского мира. Это не мешало самим Габсбургам договариваться о союзе с персидскими Сефевидами, а османам — заключить союз с христианнейшим королем Франции, а позже активно сотрудничать с протестантами, многие из которых видели в Османской империи справедливую альтернативу погрязшему в пороках западному мироустройству.

И, наконец, это был конфликт, который велся на разных фронтах и в разных формах — дипломатической, военной, экономической; конфликт, в котором многие государства меняли сторону или участвовали в войне без формирования обязывающих альянсов. Из крупных держав того времени он не затронул прямо, пожалуй, лишь Китай и Японию, которые, тем не менее, все равно успели поучаствовать в разделе сфер влияния.

Но главное, что это был единственный до настоящего времени конфликт глобального масштаба, в котором за мировую гегемонию сражались обладающие огромными ресурсами европейская и неевропейская державы. Другого конфликта, который по размаху, характеру и целям участников хотя бы отдаленно напоминал американско-китайское противостояние, у нас просто нет.

Разумеется, прямо переносить опыт событий полутысячелетней давности на современный мир бессмысленно. Слишком многое за это время изменилось: конфликты ведутся другими способами, ядерное оружие до поры до времени гарантирует, что мы не увидим «горячей» мировой войны, династические войны ушли в прошлое вместе с династическими государствами, сформировалась единая система международных отношений, где правила формально едины для государств независимо от их религии и формы правления. Современные США по формальным признакам мало похожи на империю Габсбургов, равно как Китай принадлежит совершенно к другой политико-стратегической культуре, нежели Османская империя — более замкнутой и не склонной к распространению своего влияния военным путем. Более того, по ряду позиций Америка напоминает скорее Османскую империю с ее многоязычием и сравнительной терпимостью к другим культурам, а Китай — империю Габсбургов, где преследовались инакомыслящие и уделялось особое внимание чистоте крови.

Но при этом сходство моделей восприятия конфликтов как экзистенциальной борьбы «града на холме» против «чужих», общего фона в виде процесса смены парадигм глобализации, самого характера этих конфликтов как борьбы за мировое доминирование слишком велико, чтобы от него отмахнуться, и требует применения методов системно-исторического анализа, которые позволили бы выявить общее и различное в этих конфликтах и, возможно, помочь спрогнозировать дальнейшие глобальные процессы. Это тем более важно, что габсбургско-османский конфликт как первое крупное противостояние держав, претендующих на мировое доминирование, оказал огромное влияние на долговременные политические и экономические процессы. Пока Габсбурги и османы выясняли, кто в мире главный, другие государства пользовались моментом, опробуя новые методы и инструменты ведения войны и торговли, занимали образовывавшийся вакуум силы. В результате через два века противостояния Габсбургская и Османская империи, некогда сильнейшие игроки мира, выдохлись и оказались оттеснены на вторые роли Англией, Францией, Нидерландами, даже Швецией и Данией — странами, которые, лавируя между двумя сверхдержавами, сумели разработать и применить более эффективные инструменты (в первую очередь новый механизм государственно-частного партнерства в виде акционерных компаний, каперские операции, рейды «морских ястребов» в доселе неизведанном пространстве конфликта — океанах и уязвимых колониальных владениях Габсбургов), изменившие сам характер глобализации и выведший со временем Европу в мировые лидеры. Это главный урок «глубинной истории»: тот, кто, используя в своих интересах противостояние двух лидеров, сумеет проследить течение перемен и найдет новые и наиболее эффективные формы и инструменты ведения внешней политики и торговли в изменившихся условиях, победит в дальнем забеге.

Пока США и Китай готовятся к схватке за лидерство, обмениваясь экономическими ударами так же, как в свое время обменивались военными ударами империи прошлого, другие игроки, к которым относится и Россия, должны искать новые возможности, как искали и находили их в свое время молодые королевства и республики Европы. Глобализация не кончилась — открывается ее новый этап; поднимается свежий ветер, время ставить паруса и отправляться в путь. Печать