Трутнев — о развитии Дальнего Востока, Арктики, Кавказа

Вице-премьер и полпред президента на Дальнем Востоке Юрий Трутнев рассказал, как упали инвестиции из-за коронавируса, как можно ограничить число иностранных работников в новых проектах и почему надо поддерживать Кавказ.

— В ноябре в правительстве прошли масштабные перестановки — трех министров отправили в отставку, новым главой Минвостокразвития стал Алексей Чекунков. Как это повлияет на Дальний Восток? Какие задачи стоят перед новым руководителем ведомства?

— Мне кажется, что у Алексея Чекункова есть все шансы на то, чтобы состояться на этой работе. Он хорошо создает новые системы, связанные с цифровыми технологиями. Например, работая в должности руководителя Фонда развития Дальнего Востока и Арктики, он по моей просьбе подготовил систему распределения участков под аквакультуру. Раньше эти участки раздавались из-под полы по разным ценам, он создал систему продажи участков на электронных торгах, абсолютно прозрачную, без махинаций и чиновников. В результате объем продаж быстро вырос и с каждого аукциона мы стали собирать в бюджет в разы больше денег, чем было за последние 20 лет. В России аквакультурными хозяйствами выращивается 2% добываемых водных ресурсов, а в мире — 50%. У нас есть потенциал роста рынка в 25 раз.

В регионе (Дальневосточном федеральном округе. — РБК) с господдержкой реализуется более 2600 проектов, деталей по каждому в голове не удержать, нужна система сопровождения. Я думаю, что Алексей Олегович Чекунков как раз тот человек, который эту систему в состоянии создать. Вторая задача — это энергетика. Сначала нам говорили: обеспечьте нам спрос на электричество, и мы снизим цену. Уже появились новые проекты, но по обеспечению их электроэнергией еще нужно догонять. Стоит вопрос и о развитии высокотехнологичных проектов.

— Насколько его предшественник Александр Козлов, перешедший в Минприроды, был погружен в тему природных ресурсов и экологии? Вы руководили Минприроды в 2004–2012 годах, будете делиться с ним опытом?

— Конечно, существует немало пересекающихся вопросов в деятельности Министерства природных ресурсов и Минвостокразвития — строительство дамб и других берегоукрепительных гидротехнических сооружений, развитие экологического туризма и туристической инфраструктуры, новые проекты на Дальнем Востоке, связанные с добычей полезных ископаемых. Мы в этой области будем продолжать работать с Минприроды и, надеюсь, намного эффективнее.

Уходя из Пермского края и Министерства природных ресурсов, я никогда не мешал работать людям, которые приходили после меня. Но совершенно очевидно, что у меня побольше опыта в системе госуправления, поэтому я с удовольствием буду стараться помочь в любых вопросах, которые Александр Александрович [Козлов] захочет со мной обсудить, за время работы на Дальнем Востоке мы хорошо научились понимать друг друга, и у нас достаточно близкие приоритеты.

Пять фактов о Юрии Трутневе

Родился в 1956 году в Перми. Окончил горный факультет Пермского политехнического института. В 1978 году начинал работу помощником бурильщика в «Коминефть», в 1980-х работал в ПермНИПИнефть и возглавлял комитет по делам спорта Пермского областного исполкома.

С 1990 года занимался бизнесом. Возглавил фирму «ЭКС ЛИМИТЕД», с 1996 года — президент головной компании «Э.К.С. Интернешнл» (эта компания занималась поставками в Россию продуктов питания, в том числе шоколада из Швейцарии и других европейских стран).

В 1994 году стал депутатом Пермской городской думы, возглавлял комитет по экономической политике и налогам. В 1996 году был избран мэром Перми, а в 2000-м — губернатором Пермской области.

С 2004 по 2012 год — министр природных ресурсов России, затем стал помощником президента.

С 2013 года — вице-премьер и полномочный представитель президента на Дальнем Востоке и в Арктике, с января 2020 года также является полпредом на Северном Кавказе.

— Правда ли, что в ходе этих перестановок обсуждался переход к вам полномочий по курированию экологической повестки Минприроды (сейчас эти вопросы у вице-премьера Виктории Абрамченко)?

— Это не обсуждалось. Решения по распределению полномочий между вице-премьерами принимали председатель правительства и президент. Но если сказать, что я об этом не думал, это будет неправда. Думал. Почему даже не пытался подходить с таким предложением? Мне кажется, что есть некоторые ограничения, связанные с тем, что, хватаясь за крайне широкий круг обязанностей, можно начать их плохо исполнять. С учетом добавленных к Дальнему Востоку двух регионов, потом [полномочий по курированию] Арктики и Северного Кавказа не думаю, что сейчас готов к расширению полномочий.

— Просил ли Михаил Мишустин у вас рекомендации по поводу Александра Козлова как у его непосредственного руководителя, когда выбирал министра природных ресурсов?

— Он поставил меня в известность, когда решение по Александру Александровичу [о назначении в Минприроды] уже было принято.

Если до 2024 года мы втащим на Дальний Восток 5 трлн руб. инвестиций, это будет неплохой результат

— Насколько сложно стало привлекать инвестиции на Дальний Восток из-за пандемии коронавируса?

— Разница работы по видео-конференц-связи с реальным общением весьма существенна, люди — это не картинки в телевизоре и не набор связанных фраз. Если бы мы сейчас с вами общались не вживую, энергетика и ощущения были бы другие. Когда люди планируют вложить на территории России большие деньги и берут на себя риски, очный контакт и с руководством министерств, институтов развития и правительства — очень важная история. Кроме того, все коммуникации сейчас нарушены, трудно и с рабочей силой, и с пересечением границ. Конечно, это повлияло на приток иностранных инвестиций. Итог текущего года будет значительно скромнее, чем предыдущего. Падение больше 30%, точную цифру не назову, давайте год подведем. Если раньше у нас 70% иностранных инвестиций шло из Китая, то теперь возросли инвестиции с Кипра.

— Как выходить из этой ситуации?

— Мы должны быть эффективнее, система преференций и поддержки [инвесторов] должна быть абсолютно прозрачна. Мы конкурируем не с европейской частью Российской Федерации, а с Китаем, Сингапуром, Японией, Малайзией, и это совсем не слабые противники.

Инвестиций много не бывает. Но если сложить обязательства инвесторов по всем уже подписанным соглашениям, то получится цифра, превышающая 5 трлн руб. Эта цифра меня самого немножко пугает. Если до 2024 года мы втащим на территорию Дальнего Востока 5 трлн руб., это будет не очень плохой работой. Это не значит, что мы закрываем калитку и говорим: все остальные [инвесторы] отдыхают. Но не исключено, что меры поддержки по отношению к новым инвестициям чуть-чуть изменятся.

— Как именно изменятся?

— Нас беспокоит большое количество иностранной рабочей силы, используемой при строительстве объектов на Дальнем Востоке. Там десятки тысяч человек работают со всего мира: и из республик бывшего СССР, и из Китая, и из других стран. Все хорошо, но только правительство существует для того, чтобы давать работу прежде всего гражданам нашей страны.

Мы не тронем существующие проекты, потому что есть закон «о дедушкиной оговорке», мы не можем ухудшать имеющиеся условия. Но в отношении будущих проектов у меня есть большое желание немножечко подкрутить ручку регулирования и сделать так, чтобы [компании] потихонечку начинали платить за иностранную рабочую силу. Хочешь привлечь кого-то из-за рубежа, пожалуйста, заплати акциз, причем так тихонечко, по нарастающей. Не хочешь платить акциз, привлекай наших рабочих. Нам надо, чтобы россияне работали и получали достойную заработную плату. Зачем нам создавать условия для развития экономик окружающих стран?

— С какого момента это может заработать?

— Это пока желание, его надо доложить председателю правительства, получить согласованную позицию. А учитывая, что это большое изменение в регулировании, надо будет впоследствии доложить президенту. Если и председатель правительства, и президент скажут «да», то этот механизм будет вводиться.

— При каких сценариях вы считаете необходимым возобновить локдауны на Дальнем Востоке и Северном Кавказе, где сейчас снова фиксируются вспышки коронавируса?

— Такие меры могут приниматься в случае резкого ухудшения динамики распространения коронавируса. На сегодняшний день там все не так чтобы хорошо, но каких-то резких изменений не видно и не существует рекомендаций [по введению карантинов] со стороны соответствующих контролирующих органов. Поэтому пока мы будем работать в сложившейся системе ограничений.

Для того чтобы менять режимы ограничений, есть штаб, возглавляемый вице-премьером Татьяной Алексеевной Голиковой, глава Роспотребнадзора Анна Юрьевна Попова и другие уважаемые коллеги. Это не моя специальность. Мы же должны делать так, чтобы в каждом регионе всего хватало. Я объехал все территории на Дальнем Востоке и в каждой задавал простой вопрос: чего не хватает из оборудования, медицинского транспорта, врачей, медикаментов? За это время мы поставили в регионы около 300 автомобилей скорой помощи, почти 1000 аппаратов искусственной вентиляции легких, десятки компьютерных томографов и миллионы защитных комплектов. Эта помощь осуществлялась по линии министерств промышленности и здравоохранения и Фонда развития Дальнего Востока.

— Вы, как человек, переболевший коронавирусом, не считаете ли избыточными существующие ограничения? Зачем людям с антителами продолжать носить маски? Что думаете о введении паспортов здоровья для облегчения передвижений и стимулирования вакцинации?

— Конечно, с учетом имеющегося титра антител, у меня иногда возникает вопрос: зачем я надеваю маску и что я ей демонстрирую? Но здесь есть фактор примера. В кабинете я работаю без маски, но сейчас открою дверь, и по всему правительству будут таблички, что передвижение без маски запрещено. Если я ее сниму, то все скажут, что всем надо надевать маски, а вице-премьер на это не обращает внимания. Некрасивая история. Поэтому я ее надеваю скорее для того, чтобы не создавать таких нездоровых прецедентов, а не из опасения за собственное здоровье или здоровье окружающих. Может быть, значки сделать со смайликами: «Я переболел, чего и вам не желаю».

—Из-за коронавируса сильно упало потребление энергоресурсов в мире — нефти, газа, угля и т.д. Некоторые эксперты прогнозируют, что оно уже не вернется на докризисный уровень. А вы как считаете?

— Значительная часть энергии, которую потребляет человечество, связана с передвижением. Передвижение упало, количество потребляемой энергии сократилось. Но пандемия — не единственный фактор, влияющий на объем спроса на энергоносители. Человечество всерьез взялось за экономию энергоресурсов и за уменьшение воздействия на планету — большинство новых автомобилей стали выключать двигатели перед светофором, появились гибридные машины и авто с электродвигателями, которые расходуют в разы меньше энергии.

С другой стороны, объем энергоносителей конечен, постепенно нефтяники переходят на более глубокие залежи или на более трудноизвлекаемые запасы. Это ведет к росту затрат на производство энергоносителей. Все факторы надо анализировать вместе. Я считаю, что вполне возможно кратко- и среднесрочное падение цен на энергоносители. Это зависит в том числе от воли правительств добывающих стран и других факторов. Но в долгосрочной перспективе, если человечество не прорвется к новым технологиям получения энергии, мы никуда не денемся от использования углеводородов, угля и других энергоносителей и нет никаких рисков для спроса и цен на эти ресурсы.

— Насколько сейчас рентабельно добывать нефть и газ в Арктике? И потребуются ли компаниям дополнительные льготы помимо тех, которые согласованы в рамках принятого закона о господдержке предпринимательства в этом регионе?

— Оценивать рентабельность, сидя в правительстве, довольно странное занятие, рентабельность должны оценивать инвесторы. Они знают, какие технологии они будут применять, сколько людей будет работать, как они будут привлекать финансовые ресурсы. Пока нет никаких заявлений от компаний о том, что они решили сворачивать проекты, которые раньше планировали.

— Появился ли у иностранцев интерес к российскому шельфу, либерализация доступа к которому сейчас обсуждается в правительстве?

— Жду ли я какого-то взлета интереса к шельфу в результате такого процесса? Нет. Но я уверен в том, что это (либерализация доступа к шельфовым месторождениям. — РБК) правильно с точки зрения возможности привлечения инвестиций сейчас и в долгосрочной перспективе, а также конкуренции, чтобы наши компании опирались на новые технологии, совершенствовали процессы управления, конкурировали с мировыми компаниями за издержки именно в шельфовой добыче.

То, что сейчас происходит в сегменте добычи углеводородов на шельфе, — это сплошные высокие технологии. И это большие серьезные заказы для нашего судостроения и промышленности в целом. [За счет привлечения инвесторов на шельф] можно просто создать еще целый сегмент промышленности, новые рабочие места.

— Добыча нефти в России в 2020 году сократилась на 8,4%. Какие вы видите способы поддержки регионов, в которые из-за этого сильно снизятся налоговые поступления, например на Сахалине? Требуется ли поддержка добывающих компаний?

— Компании нуждаются в поддержке при реализации новых проектов. Например, когда мы говорим о том, что проект «Восток Ойл» [«Роснефти»] создаст определенную грузовую базу для развития Северного морского пути, то, конечно, его надо поддерживать. Но я не слышал каких-либо сигналов о том, что компании нуждаются в поддержке по уже разбуренным и освоенным месторождениям.

Вопрос о поддержке регионов гораздо более сложный. Я бы говорил не только о тех регионах, где в силу снижения объемов добычи началось некоторое снижение доходной части бюджета, а вообще о состоянии бюджетов субъектов Российской Федерации. Тут мы находимся в постоянной дискуссии с Министерством финансов. Например, Минфин считает, что Еврейской автономной области хватит средств на заработную плату и теплоснабжение региона и на этом для нее бюджет закрыт (поддержка из федерального центра. — РБК).

Мне кажется, мы с Минфином обязательно будем говорить на эту тему еще не раз и не два. Существующая бюджетная дисциплина, когда регионы связаны по объему привлечения средств, очень сильно их ограничивает. Понятно, что нельзя им полностью развязывать руки, чтобы потом федеральному бюджету пришлось за них отвечать по кредитам. Но давайте разрешим хотя бы занимать 10% от объемов доходов бюджета. Надо обеспечить губернаторам возможность заниматься развитием территорий, мы не можем все [налоги] собрать наверх, на уровень правительства Российской Федерации. Огромная страна, таким образом управлять невозможно. Сегодня все меньше регионов, которые могут себе позволить самостоятельно решать какие-то серьезные финансовые вопросы. Это проблема, которой должно заниматься правительство.

— Значит ли это, что должна быть прямая поддержка из центра?

— Дело не в поддержке. Может быть, нам стоит рассмотреть вопрос баланса финансовых отношений [между регионами и Москвой]. Я считаю, что у регионов должно быть больше финансовых возможностей.

— То есть вы предлагаете часть налогов перевести из центра в регионы?

— Может быть. Думаю, Минфин упадет в обморок от такого заявления. Но дело не в этом, надо создать условия, когда регионы смогут расходовать деньги на развитие, а федеральный центр — спрашивать с них за это и контролировать [расходы]. В противном случае, если этого не будет, то регионам станет очень трудно развиваться. Особенно сложным регионам, таким как Еврейская область, Магаданская область и Забайкалье, где жизнь тяжелая. Если мы и дальше оставляем губернаторов с такими связанными руками, она легче и не станет.

Будем стараться осуществить план по загрузке Северного морского пути

— Действительно ли планы по загрузке Северного морского пути могут быть снижены с 80 млн до 60 млн т к 2024 году? Один из основных грузоотправителей — «Востокуголь» — уже пересмотрел прогноз после смерти владельца компании Дмитрия Босова. А «Восток Ойл» «Роснефти» — совсем новый проект. Нет ли риска, что потом снова придется пересматривать планы загрузки этого маршрута?

— Риски в добывающих проектах есть всегда. Но мы не выходим с предложением снизить цель по загрузке Северного морского пути и будем стараться осуществить [план по достижению грузооборота в 80 млн т к 2024 году]. У нас действительно есть проблемы по «Востокуглю», они связаны с теми трагическими событиями, которые произошли в составе собственников. Кроме того, существуют проблемы и по структуре запасов этого проекта. Но мы рассчитываем на проект «Восток Ойл», эту тему мы обсуждали с [главой «Роснефти»] Игорем Ивановичем Сечиным. Сегодня мы видим этот проект одной из составных частей создания грузовой базы Северного морского пути.

— Вы раньше говорили, что будете встречаться с новыми собственниками «Востокугля». Имелся в виду Роман Троценко?

— Да. Но есть некоторая разница между тем, когда человек (Дмитрий Босов. — РБК) несколько лет занимался этими проектами, у него были свои какие-то подготовленные пути, связанные с привлечением средств для инвестирования, и так далее, и когда новый собственник (Троценко. — РБК) только за это берется. Кроме того, насколько я понимаю, в «Востокугле» еще до конца не решен ряд вопросов по структуре собственности, а этот процесс очень длинный, и он очень сильно влияет на реализацию проекта. Но правительство не может и не будет вмешиваться в спор между собственниками, поэтому мы в этом отношении, к сожалению, заложники того, как это все (разрешение споров акционеров «Востокугля». — РБК) произойдет.

— То есть в базовом сценарии развития СМП вы не учитываете грузы «Востокугля»?

— Не учитываем в тех объемах, в которых были ранее задекларированы показатели по «Востокуглю». Но минимальный объем остался.

— А по «Восток Ойлу» «Роснефти» какую загрузку ожидаете к 2024 году?

— 30 млн т.

— Как вы оцениваете перспективы СПГ-проектов на Дальнем Востоке? Например, новый проект компании ЯТЭК Альберта Авдоляна, которая собирается построить СПГ-завод в Хабаровском крае. Обращались ли они к вам за помощью для получения лицензии на экспорт?

— Этим занимается Минэнерго. Насколько я знаю, процесс реализации новых проектов в области производства СПГ демократизируется, так как возможности для экспорта расширяются. Я считаю, что это хорошо, потому что любое увеличение объема переработки на территории Российской Федерации приносит новые налоги, создает новые предприятия и новые рабочие места. Поэтому мы все эти проекты будем поддерживать. Бывают ситуации, когда компании заявляются на строительство завода СПГ, но не могут подтвердить ресурсы газа. Но в целом, конечно, нам надо строить заводы по производству СПГ, метанола и других товаров, которые мы в состоянии делать из газа. Конечно, это лучше делать на нашей территории, а не отправлять за рубеж только сырой газ.

Дальневосточной авиакомпании пока не удастся зарабатывать, у нее другая миссия

— До 1 февраля 2021 года должна быть создана Дальневосточная авиакомпания. Это будет консорциум нескольких компаний, независимых между собой или в итоге придете к единой авиакомпании на базе «Авроры», 51% которой «Аэрофлот» недавно согласился продать Корпорации по развитию Сахалинской области?

— Мы договорились, что Сахалинская область (уже владеет 49% «Авроры». — РБК) выкупает остатки пакета «Авроры», но после этого оставит у себя 49%. А остальное (51%) мы пропорционально разделим между дальневосточными субъектами. При этом они передадут в эту компанию блокирующие пакеты своих перевозчиков. В этой конструкции мы также предусмотрели «золотую акцию» правительства.


«Аэрофлот» продаст 51% авиакомпании «Аврора» за 1 рубль
Бизнес

— Получится такое кросс-владение.

— Да. Но, мне кажется, самое главное здесь не вопрос собственности. Мы предложили этот механизм, для того чтобы был разумный баланс и не было какого-то одного региона (Сахалинской области. — РБК), который бы управлял всеми процессами. Пока что на этой компании не удастся зарабатывать, у нее совершенно другая миссия — бесшовная перевозка пассажиров, увеличение количества рейсов, смена устаревшего парка самолетов, организация общей системы обучения и подготовки пилотов и так далее. Много таких вещей, которые вместе можно делать эффективнее.

— Каких инвестиций потребует такая компания?

— Достаточно значительных, но пока не буду называть цифры — есть разные сценарии. Дело не только в деньгах, нам нужны самолеты соответствующих типов, и у нас графики потребности и производства пока не состыкованы. Получается, что самолеты нужны завтра, а построены они будут послезавтра. Пока мы пойдем по таким направлениям, как отладка маршрутной сети, снижение избыточных издержек, связанных с содержанием аэропортовой инфраструктуры и разными ценами на топливо, и, соответственно, снижение тарифов для населения. Вот это сейчас является важным, а параллельно будем смотреть, на чем летать.

— Какая сейчас ситуация с обеспечением топливом на Дальнем Востоке? По-прежнему цены сильно выше, чем в Центральной России? Стоит ли расширять мощности Хабаровского НПЗ или строить малые НПЗ?

— Уровень цен на топливо на Дальнем Востоке выше, чем в среднем по Российской Федерации, но не трагически выше. В ближайшее время я этим вопросом позанимаюсь и, когда разберусь с ним до конца, расскажу, что мы будем делать. Я не уверен, что там нужно строить малые НПЗ. Думаю, что нужно просто разбираться с уже существующими заводами, простраивать логистику и смотреть, кто там посередине на этом зарабатывает. В этом случае все будет почище и попонятнее.

Мне сложно понять, про что митинги в Хабаровском крае

— Одним из важных событий на Дальнем Востоке в этом году стало задержание губернатора Хабаровского края Сергея Фургала, из-за которого было много протестов населения, они до сих пор продолжаются. Считаете ли вы оправданным, что новый губернатор Михаил Дегтярев не стал выходить к людям, а в октябре начались задержания протестующих?

— Сейчас на улицы выходит по три-четыре десятка человек, их можно найти в любом городе и по любому вопросу. Но изначально было совершенно другое количество людей, это правда. Мне кажется, что протестовать против наличия в России уголовного наказания за убийство — это немножко странно. Есть следственные органы, они, очевидно, разберутся, и на суде будет принято то или иное решение. Ни одному человеку в здравом уме не придет в голову мысль о том, что нужно принять решение об освобождении человека от уголовной ответственности за убийства, поскольку он, будучи губернатором, нравился значительному количеству народа. Поэтому для меня достаточно сложно понять, про что эти митинги.

— Звучали требования перенести рассмотрение дела из Москвы в Хабаровск.

— Для того чтобы те же самые люди давили на правоохранительные органы или для чего? Следственные органы работают там, где им необходимо работать для опроса свидетелей, получения показаний и так далее. Думаю, что работают они как раз в Хабаровске, а не в Москве. Но это не значит, что все действия должны быть обязательно перенесены в Хабаровск. Мне кажется, просто недопустимы идеи о том, что мы можем повлиять на уголовный процесс, поэтому не должно быть никакой политизации этих вопросов.

Я не берусь судить Дегтярева за то, что он не вышел к людям, он был на месте, это было его решение. Видимо, он считал, что люди не готовы с ним разговаривать и выслушивать его. Я в тот период [массовых митингов в Хабаровском крае] встречался с журналистами. А будучи в роли главы города и губернатора [Пермского края], я выходил к людям в гораздо более сложных ситуациях, чем задержание кого бы то ни было, — когда люди по полгода не получали заработную плату на предприятиях.

— В целом ситуация стабилизировалась в Хабаровске?

— Некоторые улучшения в работе администрации правительства Хабаровского края, очевидно, присутствуют. Начали реализовываться те проекты, работа по которым не шла, хотя федеральные деньги были выделены. Мы разговаривали с Дегтяревым, он мне обещал, что в ближайшее время достроить центр единоборств «Самбо». Средства на строительство центра были выделены из федерального бюджета, а сроки строительства были сорваны командой предыдущего губернатора. Но, мне кажется, здесь намного важнее не моя оценка, а оценка жителей Хабаровского края, они ведь будут выбирать губернатора.

— С января 2020 года вы стали также курировать Северный Кавказ. С какими основными проблемами вы столкнулись, какие задачи поставлены?

— Я побывал во всех регионах Северо-Кавказского федерального округа. Там стоит такая же задача, как и на Дальнем Востоке и в Арктике, — экономическое развитие, создание лучших условий для жизни людей. Но проблемы, с которыми я столкнулся, здесь грустнее. Первое — неэффективная и непрозрачная система поддержки инвестиций, она отличается от дальневосточной на порядок. Если на Дальнем Востоке приходится 25 руб. инвестиций на 1 руб. бюджетных средств, то на Северном Кавказе где-то в десять раз ниже.

Я очень много вопросов задавал людям о принципах господдержки проектов. Мы сейчас вместе с Министерством экономического развития перенастраиваем эту модель, чтобы было понятно, кому помогаем, почему, на каких принципах, чтобы это было справедливо и прогнозируемо. Там большой сегмент теневого сектора, то есть реальные доходы людей и то, что они зарабатывают официально, существенно отличается. Выбор тут тоже очень простой — мы должны сделать так, чтобы для людей был выгоден переход в легальную экономику, мы такое предложение тоже готовим. Это не столько меры какого-то наказания, сколько прежде всего меры, мотивирующие людей к таким действиям.

Недавно проводили комиссию по энергетике по Северному Кавказу, там огромные неплатежи за газ и электроэнергию. До сих пор существуют нелегальные врезки и так далее. В этом отношении все затормозилось на 15 лет, это тоже надо исправлять. А в целом если на Дальнем Востоке и Арктике мы говорим о том, что крайне низкая плотность населения и жесткие климатические условия, то здесь все равно наоборот: великолепный климат, высокая плотность населения, замечательные условия для целого ряда видов деятельности — сельского хозяйства, туризма и так далее.

— Как переломить эту ситуацию?

— Это определенный вызов для меня и правительства, связанный с тем, что нужно создать правильную модель развития, но она должна существенно отличаться от Дальнего Востока. Очень много почему-то делалось не так, например с горнолыжными курортами. Трудно ведь ответить на вопрос, почему Эльбрус, высочайшая вершина нашей страны, да и Европы, остался таким не обихоженным в то время, как, например, Архыз уже заканчивает строительство полноценного курорта. Зато у подножия Эльбруса и Домбая сотни незаконных строений, с которыми сейчас надо очень внимательно и спокойно разбираться. Не бульдозерами и судебными повестками, а создавать для людей условия, чтобы они потихонечку или приводили все в человеческий вид, или просто уходили на другие места.

— Многие республики Северного Кавказа являются дотационными. Есть ли в ваших планах сокращение принципа бюджетных отношений с руководством Чечни и других республик или же концепция «деньги в обмен на лояльность» до сих пор актуальна для этого региона?

— Я считаю, что «деньги в обмен на лояльность» — это вообще не очень корректно. Это такой ярлык, придуманный не очень умными людьми, потому что мы о какой лояльности говорим? Об отношении руководства той же Чечни к России? Они демонстрировали это отношение с оружием в руках, и люди кровь проливали, для того чтобы закончилась война и мы продолжали жить в мире.

Нам надо развивать Северный Кавказ, строить курорты и создавать прозрачную эффективную систему поддержки инвестиционных проектов, там великолепный потенциал. Можно построить замечательные курорты не республиканского и даже не российского, а международного уровня.

— Значит ли это, что не нужно снижать дотации для республик Северного Кавказа?

— Конечно, не нужно. Печать