Донбасс: как начиналась война восьмилетней давности

Восстание и война в Донбассе начались лишь восемь лет назад, но вокруг тех событий уже сложилась особенная мифология. Вернее, несколько конкурирующих мифов. С точки зрения украинских властей, а также уже значительной части российской публики, это было не более чем операцией российских спецслужб. В общем-то, любые разговоры о контексте событий часто подменяются цитированием хлесткой фразы Игоря Стрелкова «Спусковой крючок войны нажал я». Между тем, если начать разбираться в истоках войны 2014 года, приходится признать: эта катастрофа вызревала десятилетиями.

Наследие империи, наследие Союза

В 2014 году многим казалось, что Донбасс взвился на ровном месте. Восстание стало настолько неожиданным, что у многих появился соблазн объявить все случившееся совершенно искусственно срежиссированной цепочкой событий. В действительности корни событий тех месяцев лежат даже не в советской эпохе, а еще глубже.

Некую особость Донбасса осознавали еще в период Российской империи. Донкривбасс, неофициальная столица которого находилась в Харькове, включал в себя территории целого ряда губерний и как регион серьезно выходил за границы нынешних Донецкой и Луганской республик. Он был не житницей России, как основная часть Украины, а ее шахтой и кузницей. Ощутимо отличался и этнический состав края: каменноугольный бассейн населялся людьми не только с Украины, но и из Великороссии. Здесь складывалась собственная идентичность, отличавшаяся от собственно украинской.

Как замечал Николай фон Дитмар, председатель съездов горнопромышленников Юга России, «весь этот район как в промышленном отношении, так и в географическом и бытовом представляется совершенно отличным от Киевского. Он имеет свое совершенно самостоятельное первостепенное значение для России, живет самостоятельною жизнью, и административное подчинение Харьковского района Киевскому району решительно ничем не вызывается. А наоборот, как совершенно не отвечающее жизни, такое искусственное подчинение только осложнит и затруднит всю жизнь района».

Автономистские проекты «выстрелили» после 1917 года. История Донецко-Криворожской республики вышла недолгой, но яркой. ДКР часто рассматривают как искусственное образование, однако после победы красных вопрос об автономии области решался на самом высоком уровне.

Любопытна логика представителей ЦИК Советской Украины: «Выделение Харьковской и Екатеринославской губерний из состава Украины создаст из нее мелкобуржуазную крестьянскую республику и заставит жить в вечном стрессе, что на каком-нибудь другом съезде Советов преимущество возьмет крестьянское большинство, потому что единственными чисто пролетарскими округами являются горные округа Донецкого бассейна и Запорожья».

Таким образом, Донбасс был включен в состав Украины на правах обычной области в том числе именно в силу того, что край не был похож на остальную ее часть.

В советский период специфика Донбасса сохранялась, причем из всех регионов Украины он оставался наиболее культурно близким к России. Очень высокая доля этнических русских и сравнительно низкая роль украинского языка накладывалась на своеобразие истории края. Донбасс поздно начали осваивать еще в имперскую эпоху, а бурный рост пришелся на советский период.

Имперская и советская история здесь вбиты даже в топонимику: города, названные в честь Горлова, Енакиева, Алчевского и Иловайского по-прежнему стоят. Статус промышленного рабочего оставался неизменно высоким. Донбасс был очень важной частью именно советского исторического мифа — истории революции и Гражданской войны, Великой Отечественной войны, индустриализации.

Девяностые годы катком проехались по этой утопии. Донбасс погрузился в тяжелый экономический и социальный кризис, последствия которого не были преодолены в течение всего постсоветского периода. На развалинах индустрии выросла сложная система местного бизнеса, в той или иной степени связанного с криминалом. Образ «донецкой мафии» на Украине часто переносили на самих дончан.

В период недолгого президентства Виктора Януковича, который возглавлял «донецкий клан», ситуация в регионе не слишком-то изменилась к лучшему. Он действительно вкладывался в город Донецк — главным образом в имиджевые проекты вроде стадиона или нового терминала аэропорта. Однако буквально за околицей Донецка начиналась территория, похожая то ли на картины антиутопии, то ли на зону постапокалипсиса. Миусинск, Торез, Красный Луч, Енакиево, Снежное — множество маленьких городов, где и живет основная масса населения Донбасса, — оставались депрессивными промышленными зонами.

Бедность, плохая экологическая обстановка, проблемы здравоохранения, преступность — в сущности, речь шла не столько о национальных чувствах, сколько о социальном неблагополучии местных жителей. В регионе накапливалось недовольство.

Остатки Партии регионов Януковича, казалось бы, взяли власть на востоке Украины, сделали ставку на перегово- ры с Киевом и хотели торговаться. Они заигрались и не понимали, что эта революция не только против «хунты», но и против них

Весна тревоги нашей

Таким был фон, на котором развернулись события весны 2014 года. Вооруженное восстание в Киеве в итоге увенчалось свержением Януковича и его бегством. Двадцать второго февраля произошел государственный переворот.

Следующим шагом стали волнения в Крыму и быстрый перехват инициативы Россией, взявшей ситуацию под контроль. Не слишком широко известный факт, но в Крыму Россия вмешалась уже после того, как в ходе беспорядков погибли первые люди. (Два человека погибли 26 февраля во время столкновений у Верховного Совета АРК Крым между крымчанами и сторонниками Меджлиса, а также представителями крымского отделения «Правого сектора» (признан экстремистской организацией, его деятельность запрещена в России).) Можно уверенно говорить, что практически бескровная операция «вежливых людей» спасла полуостров от тяжелой и кровавой резни.

В Донбассе, а поначалу и вообще на востоке и юге Украины: в Харькове, Днепропетровске, Одессе, Николаеве — события в Крыму восприняли как сигнал к действию.

В России скверно и, хочется сказать, бестолково относились к работе с украинским населением до войны. Националистические движения на Украине активно развивались, вошли в местную политическую элиту и в конце концов смогли серьезно влиять на внутреннюю повестку, даже определять ее. Люди, настроенные в пользу России, были организованы куда хуже, хотя в количественном отношении их было немало. Киевские события отчасти сплотили их на почве недовольства победой нового режима.

Правда, идеологически в этом лагере царил полный хаос. Коммунисты мечтали о революции под красными флагами. Многие другие хотели бы просто признания культурной автономии своих территорий — с расширенными правами русского языка и признанием героев былых времен, имперской и советской эпох.

Тем не менее существовал мощный запрос на объединение с Россией, причем в первую очередь низовой. Его не учитывали ни в Киеве, ни, весьма вероятно, в Москве — и даже местная политическая элита его недооценивала.

В огромной степени этот запрос был связан с тем, что Россия была, как ни странно прозвучит, соблазном. Соседняя большая страна с ворохом своих проблем воспринималась все же более благополучной, чем Украина. При этом самый массово разделяемый сантимент по поводу золотого века края касался советской эпохи. А победители на Майдане с их остро националистической риторикой выглядели откровенно опасными безумцами. Попытка натянуть на индустриальные руины вышиванку воспринималась как издевательство.

Революция на Майдане дала ответ на вопрос, что конкретно следует делать. Даже украинские политики отмечали: именно захват административных зданий и уличные митинги в Киеве и в западной части Украины, которые начались еще в 2013 году, сделали этот нехитрый инструментарий таким популярным на востоке страны.

«Народ очень заведен был в Донецке. Люди не понимали, почему в Западной Украине можно захватывать здания, а против нас собираются применить силу», — замечал местный политик.

Но был еще один важный момент. Остатки Партии регионов Януковича, которые, казалось бы, взяли власть на востоке Украины, делали ставку на переговоры с Киевом и хотели получить только преференции. Однако улица была настроена иначе. Бывший и. о. главы администрации президента Украины Сергей Пашинский описал ситуацию: «Они решили поторговаться: у нас будет финансовая автономия плюс дотации. Так вот они заигрались. Они не понимали, что эта революция не только против “хунты”, но и против них».

Потом Пашинский сквозь зубы признал, что проблема была не только в «наемниках» из России: первичными были именно социальные противоречия.

Как бы то ни было, протесты разгорались стремительно. Первого марта в Донецке до десяти тысяч человек заняли здание областной администрации, а бизнесмена Павла Губарева объявили народным мэром. Попытки «системных» политиков оседлать волну просто провалились.

Основу для протестов составили поначалу либо совсем маленькие пророссийские движения, либо разнообразные патриотические организации, иногда с околовоенным оттенком: «афганцы», казаки и т. д. Например, общественное движение «Оплот», которое до сих пор было близко к Партии регионов, но позднее от нее отошло, — это изначально спортивная организация, специализировавшаяся на смешанных единоборствах. С началом протестов в Киеве она резко выступила против Майдана.

Мартовские митинги были многочисленными, однако требования протестующих были довольно аморфными. Некая общая линия состояла в протестах против сближения Украины с ЕС, требованиях автономии Донбасса.

Одновременно шли митинги с противоположными лозунгами. Тринадцатого марта в Донецке был убит проукраинский активист Дмитрий Чернявский. На следующий день в Харькове во время столкновений с националистами застрелили двух пророссийских активистов — граждан Украины Артема Жудова и Алексея Шарова.

Однако, в общем-то, казалось, что протест выдыхается. Манифестации становились все менее многочисленными.

Но далее события пошли каскадом.

В конце марта в Луганске произошло полузабытое ныне событие. Несколько человек в балаклавах под камеру объявили о партизанских действиях против Киева. Тогда многие решили, что это обычные фрики.

Один из них — это Валерий Болотов, заставший краем службу в ВДВ СССР и на 2014 год — лидер луганского Союза ветеранов ВДВ. Он, пожалуй, и может считаться человеком, который начал восстание. Шестого апреля в Луганске толпа штурмом взяла здание СБУ и вскрыла арсенал. В Харькове протестующие заняли обладминистрацию. В Донецке объявили о создании Донецкой народной республики и о проведении референдума о независимости.

Любопытно, что в Луганске первоначальные требования были куда более умеренными. По сути, они сводились к нескольким пунктам: широкая автономия регионов, русский язык — второй государственный, прекращение политически мотивированного преследования «беркутовцев» по следам событий на Майдане и самих активистов — по следам событий весны 2014 года, разоружение и роспуск ультраправых организаций.

Однако в Киеве уже закусили удила и не были готовы ни к каким переговорам. Для и. о. президента Александра Турчинова, идущего к президентскому креслу Петра Порошенко, и других лидеров победившего Майдана восстание в Донбассе было возможностью отмыться после унизительной сдачи Крыма. С их точки зрения, события в Донбассе были не более чем бунтом маргиналов, который можно легко и быстро подавить.

Восьмого апреля в Харькове Киев переиграл ситуацию в свою пользу: спецназ взял штурмом обладминистрацию, задержав всех, кто там находился. Десятки протестующих были арестованы, и восстание в Харькове заглохло. Однако в Донецке и Луганске у повстанцев было оружие, организация, а местные силовики были настроены куда более вяло.

Россия оказалась перед выбором, который не назовешь простым. Поражение восстания в любом случае было бы расценено как поражение России. Граждане России в любом случае оказались бы среди убитых и пленных. Что бы ни думали и ни говорили в Киеве о «найманцах» и вездесущих агентах спецслужб, основная масса добровольцев из РФ прибыла в Донбасс не по службе, а по зову сердца, но их в любом случае воспринимали бы только в качестве агентов спецслужб.

При этом альтернатива для России выглядела мерзко и унизительно: поучаствовать в разгроме пророссийского же восстания или безучастно за этим разгромом наблюдать, и все это в интересах заведомо враждебного государства (как минимум вопрос о Крыме-то никуда не делся).

Действия российской стороны, по крайней мере на первых порах, выглядят как попытка отбиться с минимальными издержками. Республики Донбасса получали вооружение и боеприпасы, инструкторы и добровольцы свободно ехали в Донецк и Луганск. Организационные усилия России по оформлению республик в функционирующие государственные организмы, наконец, помощь экономике Донбасса фактически спасли юные республики от коллапса. Однако официально Россия очень долго предпочитала не афишировать свое участие в делах региона, а регулярные батальоны российских войск не принимали участия в сражениях первых месяцев. Не признала Москва и результаты референдума 11 мая, на котором жители Луганской и Донецкой народных республик проголосовали за свою независимость.

К середине апреля 2014 года протесты были задавлены почти по всей Украине. В Одессе демонстрации продолжались, но уже было понятно, что они идут на спад, в Харькове пророссийских активистов разогнали силой, в Днепропетровской области полукриминальным путем в течение некоторого времени движение также было подавлено, а в Николаеве местные националисты разогнали протестующих в ходе массовой драки.

В Донбассе ситуация зависла в состоянии неустойчивого равновесия.

Битва за Донбасс

«Стрелковцы смотрелись теми самыми «вежливыми людьми», которые только что стремительно и эффектно очистили от украинских сил Крым. Донбассцы восприняли происходящее однозначно: российская армия на подходе

В ночь с 11 на 12 апреля 2014 года на грузовике с надписью «Новая почта» в город Славянск на северо-западе Донбасса приехал отряд в 52 человека. Возглавлял его Игорь Стрелков. Новоприбывшие разоружили милицию и заняли администрацию.

Позднее в интервью Стрелков заявил: «Спусковой крючок войны нажал я». Фраза получилась хлесткой, а харизма лидера повстанцев дополнительно усилила эффект. Из-за этого любое обсуждение событий в Донбассе весны 2014 года регулярно сводится к повторению этих слов на разные лады. Давайте все же попробуем без пристрастия понять, что означало появление стрелковцев в Славянске.

Для начала приходится напомнить о простом обстоятельстве. Группа Стрелкова взяла под контроль агломерацию, включавшую сразу несколько городов и поселков с общим населением в сотни тысяч человек. Получалось по пять-семь бойцов на город — это, конечно, не оккупация.

Однако в Славянске Стрелкова ждал уже сформированный крупный отряд местного ополчения. Да и сам прибывший отряд состоял по большей части из формальных граждан Украины (включая крымчан). Собственно, он был создан в Крыму на случай, если на полуострове придется драться. Но боевые действия не начались, и костяк отряда поехал в Донбасс.

Кроме того, группа Стрелкова не была ни единственным, ни даже первым вооруженным отрядом в Донбассе. В Луганске и Донецке к тому моменту уже сложились вооруженные группы со своими лидерами. В Горловке, Макеевке и Енакиево администрации были заняты в течение двух дней после Славянска и вне связи с ним. В Донецке Стрелков со своим отрядом появился в июле, в Луганске — вообще никогда. Очевидно, что «развязать войну» из Славянска он там не мог.

Первые жертвы в рамках гражданского противостояния на востоке Украины к тому моменту уже появились, включая погибших от огнестрельного оружия. Словом, тезис о спусковом крючке выглядит откровенной натяжкой, если знать контекст.

Однако приход Стрелкова в Славянск сыграл колоссальную психологическую роль. Стрелковцы — это можно утверждать более или менее уверенно — не являлись военнослужащими или сотрудниками спецслужб при исполнении обязанностей и действовали при благосклонном, но все же молчании Москвы.

Это легко заметить по последующим событиям: представители этого подразделения оказались «бедными родственниками» при распределении оружия по линии «военторга», а сам командир испортил отношения почти со всеми командирами ДНР и действовал наиболее обособленно от прочих. Группа, пришедшая в Славянск, не была частью Российской армии или специальных служб… Но она выглядела именно так.

«С каждым артиллерийским выстрелом, с каждой автоматной очередью, с каждым свежим трупом украинцев в нас остается все меньше и меньше. И наши глаза, глаза разукраиненных, хоть и все еще сограждан, смотрят совсем иначе»

Единообразно обмундированные, подтянутые и дисциплинированные, стрелковцы смотрелись теми самыми «вежливыми людьми», которые только что стремительно и эффектно очистили от украинских сил Крым. Поскольку на полуострове действовали отряды без знаков различия, не комментировавшие свою принадлежность, немудрено, что донбассовцы восприняли происходящее однозначно: российская армия на подходе. После чего местное ополчение начало стремительно разрастаться. «Мы были уверены, что Россия нас не бросит, что она подставит плечо», — говорила позднее жена ополченца из Славянска Элла Дьяченко.

Появление отряда Стрелкова уверило и Киев в том же самом: Россия на подходе. Однако там, разумеется, эту новость рассматривали под другим углом: с точки зрения украинских властей требовалось действовать на опережение и как можно скорее задавить восстание.

В итоге 7 апреля Александр Турчинов пригрозил, что «против тех, кто взял в руки оружие, будут проводиться антитеррористические мероприятия». А уже 13 апреля, на следующий день после появления Стрелкова, подписал указ о начале «антитеррористической операции», которая стремительно приняла самые брутальные формы. В начале апреля многим могло казаться, что протесты вообще идут на спад и за пределы уровня насилия, заданного Майданом, дело не выйдет. В июне воздушные бомбардировки «европейских» городов уже вызывали ужас, ярость, но, в общем, не удивление.

Одним из самых сомнительных решений Киева стала отправка в Донбасс добровольческих батальонов. Формирование боевых отрядов из политических активистов, конечно, позволяло Киеву оперативно выставить на поле боя много людей, готовых к виду своей и чужой крови. Однако на практике их появление выглядело для местных жителей воплощением всех ожидаемых страхов от итогов Майдана: приехали националисты, с невнятными полномочиями, но фанатично настроенные и готовые убивать. Точечные нападения и убийства отдельных активистов ими действительно совершались: к примеру, в мае 2014 года в Торезе летучим отрядом националистов были убиты Юрий Павлов и Роман Симонян — невооруженные активисты. В глубине Украины к таким историям относились с иронией, пресловутая визитка Дмитрия Яроша, найденная на месте одного из подобных инцидентов, была многократно осмеяна, но в самом Донбассе людям было не до шуток.

Демонстративно жестокое убийство людей в Одессе украинскими националистами вызвало всплеск боли и ярости. Впоследствии множество ополченцев — и местных, и российских — вспоминалм именно эту историю как переломный момент

Второго мая произошли чудовищные события в Одессе. Формально — за пределами Донбасса, но для событий в Донецке и Луганске трагедия оказалась очень важной. Демонстративно жестокое убийство людей украинскими националистами вызвало всплеск боли и ярости. В том числе в России. Впоследствии множество ополченцев — и местных, и российских добровольцев — вспоминало именно эту историю как переломный момент.

Свою роль сыграли не только чудовищные события в Доме профсоюзов, но и реакция на них в Киеве: торжества по поводу «горелой ваты» и «жареных колорадов» оказались настолько массовыми и яркими, что всю агитационную работу среди русских Украина, по сути, провела сама. Затем последовали провальные для ополчения первые бои за аэропорт Донецка, удар по обладминистрации Луганска, где женщина по имени Инна умирала прямо под камерами, — и каждая подобная история резала украинское общество по живому, отсекала Донбасс окончательно.

«Украинцы, в общем-то, живут в мирном времени, — писал житель Макеевки Артем Сущевский, позднее уехавший в Россию. — Для них наш местный беспредел есть всего лишь “антитеррористическая операция” (АТО как дам по лбу! — смешно ведь, да?), а потому и смотрят они на ситуацию глазами мирных жителей. А для нас здесь именно что идет война. А потому и взгляды у нас получаются разные. А потому и украинцами мы можем себя ощущать уже лишь в остаточном состоянии, в качестве напоминания о безоблачном вчера.

И украинцы из нас выбиваются очень быстро: с каждым артиллерийским выстрелом, с каждой автоматной очередью, с каждым свежим трупом — украинцев в нас остается все меньше и меньше. И наши глаза, глаза разукраиненных, хоть и все еще сограждан, — смотрят совсем иначе. И замечают то, чего сами украинцы заметить не в силах: что Порошенко — это не мир, как отчего-то принято считать по ту сторону Днепра, отнюдь — Порошенко это именно что война. И война чрезвычайно плохая и мерзкая, которая локальной донбасской не останется, а рано или поздно переправится и через Днепр тоже. И которая процесс раскола все равно не остановит, разве что отложит на время, но при этом уничтожит вообще все, что только можно уничтожить».

Склеить разбитую страну к июню стало уже практически нереально.

***

Если отбросить априорные идеологические установки, то результат вряд ли оказывается возможным упихнуть в прокрустово ложе чьей-либо пропаганды. Топливо для разгоревшегося в 2014 году костра готовилось давно, и вовсе нельзя сказать, что война стала громом среди ясного неба.

В конкретных условиях весны 2014 года в Донбассе и, шире говоря, вообще на Украине шла опасная игра с фейерверками на пороховом складе. Конкретные решения, принимавшиеся в Москве, Киеве, Донецке, выглядели зачастую разумными, а то и единственно возможными в сложившейся ситуации. Однако вместе они вели край к войне и раздору, а многих прямых участников событий — прямиком в могилу.

Как часто бывает, люди, принимающие решения, советовались исключительно с собственными страхами, комплексами и предубеждениями, смутно представляя возможную реакцию противной стороны и людей «на земле». Всем участникам этой драмы по тем или иным причинам оказалось проще всего нестись вперед на полной скорости в надежде (и даже уверенности), что мчащийся навстречу противник отвернет. Кризис в Донбассе дает нам не первый и не последний пример подобной ситуации в мировой истории.

Но история — недобрый педагог, она не учит.

Она лишь наказывает за невыученные уроки.

Печать