Теракты Франции: чужой конфликт или «своя обертка»

Политолог, эксперт Центра ПРИСП Николай Пономарев анализирует восприятие трагических событий во Франции, которые раскололи общественное мнение России.

16 октября во французском городе Конфлан-Сент-Онорин произошло убийство, ставшее поводом для глубокого раскола в общественном мнении России. Учитель Самюэль Пати, решивший продемонстрировать школьникам опубликованные ранее в журнале Charlie Hebdo карикатуры на пророка Мухаммеда как иллюстрацию применения свободы слова, был убит и обезглавлен одним из своих учеников. Президент Франции Эммануэль Макрон оценил произошедшее как «характерный исламистский террористический акт». По заявлению главы «пятой республики», Пати «был убит за то, …что он учил детей свободе слова». Также Макрон подчеркнул: «Мракобесие и насилие не пройдут. Террористам не удастся расколоть общество». По иронии судьбы, эти слова не только вызвали раскол во французском обществе, но и спровоцировали всплеск межконфессиональной и межнациональной напряженности в глобальных масштабах.

В том числе слова французского лидера вызвали острую реакцию внутри мусульманской общины России. Муфтий Чечни Салах Межиев назвал Макрона «террористом № 1» и «врагом мусульман» (равно как и французов, являющихся его сторонниками). С жесткой критикой в адрес президента Франции выступил и глава Чечни Рамзан Кадыров. В полемику с ним вступили Владимир Жириновский и Ксения Собчак. Обмен претензиями обернулся требованиями извинений в адрес лидера ЛДПР и якобы имевшими место угрозами в адрес теледивы со стороны неизвестных пользователей.

29 октября возле посольства Франции в Москве прошел несанкционированный митинг мусульман. На следующий день Духовное управление мусульман РФ призвало имамов приложить все усилия для успокоения прихожан и предотвращения вспышек насилия. Верховный муфтий России назвал вражду из-за карикатур на пророка Мухаммеда противоестественной для мусульман.

События последних дней указывают на то, что конфликт вряд ли утихнет в ближайшие дни. Вскоре после убийства Пати произошли теракты в Ницце, Авиньоне, Париже и Лионе. Вспышки насилия на религиозной почве имели место и за пределами Франции. Теракты произошли не только в Вене, Джиде и Кабуле, но и на территории России. В городе Кукмор в Татарстане вооруженный ножом и бутылками с зажигательной смесью подросток напал на сотрудников полиции и погиб в ходе задержания. Впоследствии правоохранители задержали его отчима, который, как сообщают республиканские СМИ, оказался ранее судимым исламистом, в 1999 году совершившим попытку подрыва газопровода.

Представители экспертного сообщества расходятся во мнении относительно сущности происходящего во Франции и влияния этих событий на общественное мнение в России.

Мнимый раскол?

Заместитель директора Института истории и политики МПГУ, член правления Российской ассоциации политической науки Владимир Шаповалов отрицает наличие полноценного раскола в обществе.

«С моей точки зрения, никакого раскола в российском обществе нет, — заявил эксперт. — Полемика на счет происходящего во Франции не затрагивает ценностные идеалы и ориентации большинства россиян. И потому они не воспринимают полемику вокруг нее слишком близко, чтобы вставать, условно на сторону Кадырова или сторону Жириновского. Естественно, что россияне скорбят о жертвах последних событий во Франции, и для нас, не зависимости от конфессиональной принадлежности и ценностных ориентаций, это прискорбный факт. В то же самое время для подавляющего большинства россиян — это чужой конфликт, и они воспринимают его достаточно отстраненно. Для россиян куда большее значение имеют внутренние конфликты и очаги напряженности по периметру границ РФ».

По мнению Владимира Шаповалова, в случае дискуссии вокруг терактов во Франции мы наблюдаем цивилизационный, ценностный конфликт, в который вовлечена лишь часть российского общества.

«Тот конфликт, который мы сейчас наблюдаем во Франции и вокруг Франции, демонстрирует классический пример столкновения цивилизаций в духе Сэмюэла Хантингтона, в котором, с одной стороны, сталкиваются Запад с его либеральными ценностями, с другой — исламский мир с традиционными мусульманскими ценностями. Фактически это ценностный конфликт, — пояснил свою позицию политолог. — В конфликт достаточно серьезно включены лишь отдельные фракции общества. С одной стороны, это некоторая часть либерального сегмента и, в определенной степени, консерваторы националистического толка, т. е. незначительные и маргинальные группы. С другой стороны, значительная по своим размерам российская мусульманская община (она, по разным данным, составляет от 12 до 20 миллионов человек), достаточно болезненно реагирует на эту тему. Мы наблюдаем, что, по меньшей мере, двух лидеров общественного мнения среди российских мусульман: глава Чечни Рамзан Кадыров и бывший спортсмен и, возможно, будущий депутат Хабиб Нурмагомедов высказывают мысль о недопустимости преследования мусульман на религиозной основе (именно так они интерпретируют некоторые высказывания президента Франции)».

Как полагает Владимир Шаповалов, информационное противостояние вокруг темы терактов в России и Франции во многом носит принципиально разный характер в силу отличия в статусе мусульманской общины в России и государствах Запада.

«Российское общество не имеет тех проблем, которые присущи, например, социальному развитию Франции. Мусульмане не являются для нас “пришлыми”, — подчеркнул эксперт. — Это неотъемлемая часть коллектива Российской Федерации. Они постоянно проживают на ее территории и являются по принципу “плоть от плоти” частью гражданского коллектива РФ. У нас нет проблемы мигрантов, как во Франции или других западноевропейских странах. У нас, конечно, существуют небесконфликтные отношения в межэтнической и межконфессиональной среде, имеет место определенная напряженность. Но она и близко не приближается по степени конфликтности к ситуации, которую мы наблюдаем во Франции и ряде других государств Европы».


Две страны, два конфликта, два взгляда

Директор Центра развития региональной политики Илья Гращенков полагает, что недавние теракты раскололи общественное мнение как во Франции, так и в России. Однако мотивация участников дискуссии носит в обеих странах принципиально разный характер.

«Раскол во Франции — это здоровая реакция общества на реальные вызовы и угрозы, — отметил эксперт. — Мы находимся на пороге новой индустриальной постцифровой революции, где главным условием для ее совершения является общественно-политическая трансформация человечества. Отсюда и толерантность, и идеи прогрессизма, в т. ч. и религиозного. Но это все хорошо в мирное время, пока для вас прогресс — это новый культурный код, массовое явление. Но если угроза становится реальной, например, антипрогрессисты начинают резать головы людям, убивать священников, то национальные идеи быстро берут реванш в головах еще вчера толерантных французов. Макрон это понимает, поэтому, как политик, держит нос по ветру и жестко высказывается в адрес всего исламского мира, так как люди одной веры должны нести хоть какую-то солидарную ответственность. Но, с другой стороны, карикатуры в Charlie Hebdo — раздражающий фактор для всего населения, так как их стремление отстоять либеральное право журналистов в конечном итоге стоит жизни рядовым гражданам. Конечно, французы — самая либеральная нация, начиная с 1968 года, когда в Париже началась “красная весна”. На эти идеи работали ведущие философы XX века, начиная с Годара, Фуко и Делёза, они помогли развеять миф о гомосексуализме, постулировали свободу как высшую общественную ценность, и их заслуги защищает вся современная французская интеллектуальная элита. Увы, но сейчас ее осталось не так много, и парижские университеты уже не “Сорбонны духа” нового века. Поэтому раскол в обществе формируется скорее настроением обывателей, а не мыслителей. У простых граждан запросы проще — на безопасность, идентичность (Франция и так перегружена темнокожим населением, и ее руководству приходится быть сверхтолерантным), а также экономическую стабильность. Потеря всех трех базовых потребностей и вызывает волнение в обществе, а вместе с ним и раскол по линии “идей” и “холодильника”».

Однако восприятие трагических событий во Франции в общественном мнении России носит совершенно иной характер.

«Если говорить об этом расколе в России, то мы мыслим более шаблонно, — считает Илья Гращенков. — Для нас либерализм — это мифические идеи, которые разделяют, дай Бог, 5% населения. И поэтому большинство воспринимает Charlie Hebdo как провокаторов, а мусульман как специфических варваров, с их архаичными и дикими, но священными законами. Наше представление о ситуации во Франции формируют медиа, а они ангажированы одной из сторон, поэтому и раскол идет по линии медиа: ТВ против Интернета, “либералы” против “охранителей”. И неудивительно, ведь у нас есть свои понятные нам мусульмане, в лице того же Кадырова мы видели выпад в адрес Макрона, и многие его поддерживают. Но на этих турбоохранителей есть и свои гиперлибералы, которые отталкиваются от идей не “за” Шарли и свободу, а против архаичного охранительства. Так что ситуации у нас разные и взгляды на мир тоже».

Разные страны, но общие корни

Координатор «Левого фронта» Алексей Сахнин придерживается мнения, что наблюдаемый конфликт является универсальным для России и Франции и, в первую очередь, связан с проявлением социальных противоречий, а его ценностная сторона служит лишь «культурной оберткой», скрывающей истинные причины противостояния. В качестве основных причин происходящего эксперт выделил распространение неолиберальной социально-экономической модели в глобальных масштабах, маргинализацию светских протестных идеологий в публичном пространстве, непродуманную неоколониальную политику западных держав и деградацию институтов вертикальной мобильности, влекущую за собой архаизацию сознания масс.

«Границы этого раскола повторяют контуры разделения общества во Франции и во всех других экономически развитых странах, — заявил политолог. — Но во Франции соответствующая проблематика более актуальна, поскольку именно там чаще всего (в случае государств Запада) мы наблюдаем проявление конфликта в форме прямого насилия. Хотя у нас уже тоже появляются эпигоны, которые переносят эти технологии на российскую почву».

По словам Сахнина, с одной стороны, очевидно, что варварские выходки вроде убийств с последующим обезглавливанием не заслуживают никакого оправдания. С другой стороны, они нуждаются в объяснении. И российские, и французские власти делали все, чтобы все наблюдающиеся проблемы обрели неизбежный характер. Были созданы социальные гетто. Жизнь их обитателей совершенно беспросветна. Здесь не работают социальные лифты. Местные жители не могут получить постоянной работы, они лишены доступа к качественным образованию и медицинским услугам. И потому, заключает политолог, они закономерно генерируют протестную идеологию. В условиях, когда все протестные идеологии были тщательно вычищены из мейнстримной политики за 40 лет неолиберализма, обитатели гетто не имеют иных альтернатив, помимо откровенной архаики. Их протестная энергия уходит в религиозное русло. Человек, который не может получить образование, построить карьеру и самореализоваться, находит утешение в вере или причастности к таким общественным конспирологическим движениям, как QAnon в США или “граждане СССР” в России. Это превращает социальный конфликт в культурный и делает неизбежным его переход в стадию открытого столкновения.

«Есть и второй уровень ответственности, — продолжает свои рассуждения Алексей Сахнин. —Французское государство, исходя в целом из империалистических соображений, годами поддерживало “демократических джихадистов”, например, в Сирии. Потренировавшись в отрезании голов у мирных граждан у себя дома, они обрели легитимность благодаря поддержке официального Парижа, а затем или приехали во Францию, или перенесли на ее почву свою идеологию. Какой-нибудь араб, в третьем поколении проживающий в Шампани или Провансе, при просмотре французских новостей узнает от ведущего, что джихадисты — это “хорошие парни”. При углубленном изучении вопроса он узнает, что эти люди не видят ничего дурного в отрезании голов у людей, демонстрирующих карикатуры на пророка Мухаммеда. Французские элиты повторяют ошибки, которые колонизаторы допускали на протяжении XVIII — XIX вв. Они поддерживают варварские движения автохтонов, чтобы при помощи манипуляций управлять захватываемыми регионами. Но в итоге получают эксцессы».

Этот цивилизационный либо культурный (в кавычках) конфликт, по мнению координатора «Левого фронта», запрограммирован обществом «бесконтрольного капитализма», растущей социальной несправедливостью, замораживанием социальной мобильности и неоколониальной внешней политикой.

«Любые попытки свести все к обсуждению чисто этической стороны происходящего могут привести лишь к одному результату — дальнейшему распространению разнообразных спекуляций, — говорит Санин. — Обсуждение проблемы в чисто этическом ключе не дает нам ответа или решения. Его можно найти лишь в рамках изучения вопроса в социально-экономической плоскости. Но решения такого рода неизбежно ставят перед нами вопрос о власти. Может ли другая социальная логика реализовываться теми группами элиты, которые правят нашими странами и в целом определяют облик глобальной политической системы в последние десятилетия. Условно, могут ли Чубайс и корпорация Total “себя отменить”? Мы видим, что они могут “переобуться”, годами декларировать разнообразные “благие пожелания” и призывать к толерантности, терпимости и т.д. Но объем социальной справедливости от этого не уменьшается. Закономерно, не сокращаются и масштабы экстремизма.

Пока социальный порядок, связанный с диктатурой олигархических неолиберальных элит не будет изменен и власть (в широком смысле слова) не перейдет к иным общественным силам, пока не заработают социальные лифты, это «инферно» будет воспроизводиться и нарастать».

Важно, по словам политолога, что мы не можем механически переносить схемы, описывающие взаимоотношения Франции с ее бывшими колониями, на реалии постсоветского пространства. Экономические и исторические связи, например, между Чечней и Москвой носят иной характер. Париж никогда не был донором Алжира или Сирии. Он только вытягивал капиталы из этих стран. В России, в силу специфики ее истории, взаимоотношения периферии и центра строились по-другому. Например, в советский период окраины получали дополнительные «инъекции развития». Так развивались промышленность и образование, были национальные квоты на поступления в вузы и т.д. Хотя проводить параллели, конечно, можно. Например, нынешняя бюджетная политика российских властей привела к тому, что у нас имеется нищая страна и посреди нее — «жирная» Москва, в которую стекаются люди и капиталы. Окраины (и в первую очередь — национальные) становятся почти колониальным приложением, источником дешевой рабочей силы. Так называемые «гастарбайтеры» из регионов Северного Кавказа вынуждены работать в столице таксистами, официантами и т.д. Понятно, что это придает культурную форму социальному конфликту, разделяя московских трудящихся и выходцев из Средней Азии и Северного Кавказа, противопоставляя их друг другу, но и придает полуколониальный статус российским регионам. Где-то, как, например, в Чечне, этот социальный разлом в культурной обертке приобретает брутальные формы.


При этом, отмечает Сахнин, «многие крайне правые и консервативные политики в России не осознают реальных рисков, связанных с усугублением сложившейся ситуации. Показательны в данном случае дискуссии на тему возможного отделения республик Северного Кавказа от России. Мало кому приходит в голову, что в этом случае бывшие регионы РФ в кратчайшие сроки превратятся в оплоты радикального исламизма. Причем их социально-экономическая деградация будет проходить стремительно. Мы уже наблюдали это в 1990-х гг. в Чечне. Господство мафиозных структур, торговля органами, наркоторговля, работорговля на фоне повсеместного вмешательства всевозможных спецслужб и политических провокаторов из разных стран мира — таково будущее регионов Северного Кавказа в случае отделения от России, о чем мечтают многие националисты по обе стороны баррикад».


Печать