«Татарская» Москва и «европейская» судьба Киева

Журналист, эксперт Центра ПРИСП Тихон Сысоев – о том, откуда возник самый мрачный вариант украинского национализма, как память о нем сохранила украинская диаспора и почему современный Киев эту память взял на вооружение.

Мы привыкли воспринимать современный украинский национализм через призму его наиболее гротескных проявлений. Факельные шествия, задокументированные случаи пыток и убийств, ксенофобская, а иногда и откровенно расистская риторика — все это при первом знакомстве не может не вызывать ужас своей архаикой.

Де-факто эта устрашающая витрина украинского национализма апеллирует к символам и героям крайне специфического отрезка его истории. А именно к периоду, когда украинские подпольные движения организовали кровавый террор во имя «независимой Украины» против поляков, евреев, русских, немцев и даже против самих украинцев.

Конечно, было бы непростительным преувеличением полагать, будто большинство современных украинцев эти идеи разделяет и что деятели подполья для них являются образцом для подражания. Но было бы столь же непростительно игнорировать и то, что украинское подполье в постсоветской Украине стало активно героизироваться. Причем не только в среде сравнительно малочисленных его последователей, но и на официальном уровне киевского режима. Через памятники, названия улиц, школьный курс истории.

Например, под деяния украинских националистов была реанимирована крайне специфическая идеология исконно «европейской» судьбы Киева, противостоящей «татарской» Москве. Постоянно затушевывались антисемитизм и бесчисленные примеры террора. Наконец, был раскручен голодомор, который члены украинской диаспоры попытались превратить в национальную версию холокоста, чтобы задним числом навязать Москве статус своего главного экзистенциального врага.

В итоге возник довольно странный конструкт современного украинского национализма, где киевским князьям, Петлюре или деятелям Гетманщины пришлось стать робкими суфлерами на фоне грозных «мучеников» подполья. Так, чуть ли не контрабандой, в современную Украину — одну из самых, к слову, развитых советских республик — вернулись все эти архаичные символы, лозунги и формулы нацизма времен консервативной революции, уже давно отжившей свой век.


Внушенное чувство независимости

На самом деле украинский национализм отнюдь не уникальное явление, и при этом он куда шире, чем то, что стало частью современного официального дискурса Киева и его маргинальных девиаций. Нельзя забывать, к примеру, об украинских национал-демократических и национал-либеральных партиях. Или движениях, которые синтезировали в себе левые идеи и вариант мягкого национализма. Не говоря уже о советском опыте украинизации и созданном за эти годы национальном литературном каноне.

Однако то, что в результате этого долгого и совсем не линейного процесса восторжествовал самый мрачный и реваншистский вариант украинского национализма, связано с целым рядом перипетий (а иногда и случайностей), опосредованных историческими и культурными особенностями этого региона.

Становление украинской идентичности было неразрывно связано с тем, что сама территория современной Украины находилась под постоянным влиянием конкурирующих друг с другом сил. Сначала — Австро-Венгрии и Российской империи, затем, уже в XX веке, — Второй Речи Посполитой (межвоенной Польши), которую во время холодной войны сменили США, и СССР.

Движение «украинофильства» как политический проект было рукотворно запущено после Крымской войны (1853–1856 годы) в недрах Галиции (запад Украины), которая входила тогда в состав Австро-Венгрии. Проживающие на этой территории русины обладали сильной прорусской идентичностью, которая чем дальше, тем сильнее пугала Вену, особенно в свете панславянского экспансионизма. По некоторым оценкам, славянское население, в которое входили русины наряду с сербами, хорватами и словенцами, в империи составляло порядка 46%.

И чтобы не допустить сепаратистских движений в сторону Российской империи, власти Австро-Венгрии решили трансформировать русинов, навязав им особую украинскую идентичность, жестко противопоставляемую великоросской. Через школы, прессу, книги и систему социальных лифтов внутри империи начался процесс конструирования национальной истории Украины и политического проекта его гипотетического государства.

В это же время на территории самой Малороссии (то есть центральной, южной и восточной частей современной Украины в составе Российской империи) возникает почти сугубо культурный интерес к истории и быту. Однако вплоть до падения дома Романовых этот интерес так и не вышел за пределы краеведческих штудий, что объяснимо. Население Малороссии не знало этнических трений, а все локальные попытки как-то политизировать украинскую идею быстро пресекались имперскими властями.

Например, знаменитое Кирилло-Мефодиевское братство хоть и попыталось разработать политическую доктрину свободной Украины, однако, как замечает историк Дмитрий Степанов, «было в большей мере просветительским и даже этнографическим сообществом, хотя и имело политические цели в виде построения славянской федеративной республики, что и напугало правительство Николая I, что привело к его сворачиванию».

«На территории Российской империи украинского национализма, по большому счету, никогда и не было. А то, что прорастет уже в революционные годы двадцатого века, прибыло в Украину с Запада, то есть с территории Галиции, где к концу девятнадцатого века удалось создать настоящий бастион “украинофилов”», — продолжает историк.

Такое происхождение украинской идеи значительно ее деформировало. Сам характер украинского национализма впитал в себя специфические черты германской национальной традиции.

В Российской империи еще со времен Екатерины Великой модель лояльности шла по пути абсорбции базовых культурных норм (главным образом православия). В германской же версии национализма, которая была распространена в Австро-Венгрии, главным фактором была именно этническая, кровная принадлежность. Нация и народ (по канонам романтического национализма) здесь отождествлялись.

В итоге, попав под покровительство австрийских властей, «украинофилы» стали впитывать положения этой национальной школы. Историк Игорь Баринов пишет: «Так появились нелепые, но при этом характерные для австро-венгерского дискурса того времени высказывания, когда в украинофильских изданиях русские именовались потомками смешанных браков украинских колонистов с финно-угорским населением. Украинцам при этом приписывалось “этнологическое чувство независимости”, в отличие от “покорившихся татарам москалей”, которые рисовались отсталыми и невежественными обывателями».

Эти черты германской национальной традиции как тень будут сопровождать дальнейший путь украинской идеи.

Печать