На пути к «цифровому кембрийскому взрыву»

Эксперт ОБСЕ, международный наблюдатель на выборах от России, эксперт Центра ПРИСП Алексей Шидловский и Максим Задорин (Северный (Арктический) федеральный университет имени М.В. Ломоносова) вывели с помощью логических гипотез предложения, способные в результате широкой общественной дискуссии и их доработки научной общественностью выступить в роли конвенциональной юридической теории, которая не только может дать понятное объяснение тем или иным общественным и правовым отношениям, но и выявить природу этих отношений, их взаимное влияние и характер развития на современном этапе существования цивилизации, а также стать философским основанием для прогнозирования направлений эволюции права, для разработки методов выявления вектора такого развития, его философско-правового надзора и контроля.

Естественное право и эволюция правовой мысли

Как отмечал еще пятьдесят лет назад прозорливый мыслитель от юриспруденции, председатель Конституционного Суда Российской Федерации В.А. Туманов, «правовая мысль фактически уже исчерпала все резервы дальнейшего углубления исследований отдельных и взятых изолированно сторон и аспектов правовой надстройки, на которых акцентировали свое внимание, в частности, юридический позитивизм и теория естественного права. Этот “гносеологический тупик” объективно препятствует возникновению принципиально новых направлений правовой мысли». К. Поппер, в свою очередь, предлагал использовать для разрешения этого тупика «ныне совершенно немодный исторический метод», а также любой иной метод поиска истины, поскольку «нет метода, специфичного только для философии». Отождествляя рациональную установку с критической, он приходит к выводу, что только «рациональная дискуссия» способна выступить формой, в рамках которой философскую проблему вообще можно обсуждать.

Анализ современных естественно-правовых концепций и естественно-правовой мысли в целом позволяет определить эпистемологическую (гносеологическую) проблему права как непрерывный последовательный набор проблем, представленный временным вектором, направленным от онтологических проблем естественного права к аксиологическим, который проходит через эйдетическое право феноменологической школы – от права инстинкта к праву цели.

Прежде чем приступать к исследованию, необходимо выяснить, в русле логики К. Поппера, «что же думали и говорили по поводу рассматриваемой проблемы другие люди, почему они с ней столкнулись, как формулировали ее, как пытались ее решить». Выдающийся польский теоретик философии права Е. Врублевски в своей фундаментальной работе так определяет проблему познания: «Отношения между теорией права и философией можно рассматривать как со стороны философии, так и со стороны теории права», констатируя отсутствие единого подхода к теоретико-познавательным императивам правопонимания. Он отмечает, что существующие философско-правовые системы как связующее звено между философией и правом не определяют самого «естественно-правового метода», что, в сущности, повторяет мысль К. Поппера.

Также одной из проблем является необходимость различения права и закона. Данную проблему попытались разрешить О. Хофф и В. Нерсесянц через категорию «справедливости». По Нерсесянцу, право есть естественная движущая сила (от лат. “factor” – «делающий, производящий» – причина, движущая сила какого-либо процесса либо феномена) человеческих отношений. Ф. Энгельс, в свою очередь, также раскрывал сущность естественного права через категорию «справедливости», но исключительно как отражение существующих экономических отношений с точки зрения консервативного или революционного класса.

Вместе с тем, логика исследования требует предварительной экспликации если не всех, то основных проблем современной философии естественного права. Авторы выделяют следующие дискуссионные вопросы: совокупность онтологических проблем права, проблема человеческого достоинства в связи с комплексом современных проблем (А. Ауэр), проблема человеческого достоинства как проблема формирования разумного порядка человеческих отношений (В. Майхофер), проблема юридической практики (Й. Месснер), практические проблемы правового регулирования (В. Туманов), из которых следуют проблемы зависимости должного от сущего, проблема структуры проблем права (Х. Домбуа), проблема познания права (Р. Штаммлер), проблема рационального познания естественного права (Г. Гегель, Г. Кельзен), проблема способа и метода познания (эпистемологические проблемы естественного права) (Ф.А. Хейдт, Х. Хубман), проблема методологии (О. Хефф), проблемы философии, вызывающие проблемы в правопонимании (М. Хайдеггер), проблема экзистенциальной философии права (М. Мюллер, К. Ясперс), из которой вытекает проблема различения акта естественного права и произвола (Х. Ортега-и-Гассет, Л. Легас-и-Лакамбра, Л. Рекасенс Сигес), проблема поиска (отыскания) права (В. Дильтей), проблема герменевтического круга (П. Рикер), проблема неодинакового восприятия текста людьми (В. Хассемер), биологические проблемы права (Э. Уилсон), проблема «научности» познания естественного права (Р. Марчич), проблема гилеморфизма (А. Кауфман), проблема абсолютных ценностей (аксиологическая проблема) (Х. Хубман), порождающая проблему общезначимости истинности (А. Кауфман, Р. Веймар), проблема ценностного релятивизма (И. Ильин, Б. Чичерин, Н. Бердяев), проблема историчности (схоласты, неокантианцы, Х. Лломпарт).

К упомянутым проблемам добавляются «будущие» проблемы – проблема естественного права небиологических разумных лиц (искусственного интеллекта – цифровых лиц) (Папа Римский Франциск), проблема избыточности права и проблема передачи (трансляции) права в условиях технологической сингулярности (К. Шеннон, А. Шидловский, Г. Мур, К. Саган).

Центральное место в теологических концепциях понимания естественного права занимает Августин Блаженный, сформулировавший понятие «вечного закона» как универсального проекта мироздания Бога. Отсюда выводится интерпретация теологических концепций – как понимание естественного права в русле объективного трансцендентного идеализма на основе религиозной веры. Много позже А. Ауэр, возвращаясь к идее о том, что даже в эпоху технического прогресса человек – это «образ и подобие Божье», предлагает свое рационалистически-дедуктивное обоснование естественного права, стремясь доказать, что его теоретическая конструкция может существовать вне догматов религии. В. Майхофер в своих работах, ссылаясь на тезисы экзистенциалистов, тем не менее, отходит от их воззрений и склоняется скорее к неокантианству. Целью права как мерила социального порядка, по Й. Месснеру, являются задачи, встроенные в саму природу человека Богом, то есть смыслом существования человека он называет инстинкты, реализуемые в виде биологических, социальных, культурных потребностей. По мнению В. Туманова, естественное право представляет собой оценочную субъективистскую категорию в отношении закона или судебно-административного решения, ориентированную на выявление в действующем праве метафизического или трансцендентного начала, на концептуальное соединение права и морали. Положения веры, как рационалистической, так и религиозной, по утверждению Х. Домбуа, являются источником естественного права, так как рационализм есть разновидность магии. Структура проблем права, по его мнению, совпадает со структурой теологии откровения, а значит, эти проблемы не могут быть разрешены философско-онтологическим путем. «Естественное право» Р. Штаммлера – это система норм, действительных в соответствующей исторической ситуации, априорное порождение разума, обладающее формальными признаками, социальное содержание которого наполняется трансцендентальным должным. Всю историю развития естественного права, по Г. Гегелю, можно свести к понятию свободы, а точнее «прогрессу свободы», которой ставит вопрос о диалектике свободы и необходимости, то есть о неизбежном дуалистичном соотношении необходимости и свободы. Г. Кельзен вообще определяет естественное право как санкционированную власть основной нормы и гипотетическое основание формально-логической действительности иерархической системы норм. Гилеморфизм Ф.А Хейдта устанавливает норму в виде правовой формы – как некую абстракцию справедливого упорядочения социальной материи, что, однако, не наделяет ее сущностью права, даже если естественное право усматривается в законе. Иррациональное синтезирование объективных правовых ценностей, представляющих, в свою очередь, основания естественного права, трактуется Х. Хубманом как иррациональный источник естественного права, ибо сами по себе объективные правовые ценности еще не представляют собой естественного права. По мнению О. Хеффа, неокантианцы рассматривают «сущее» как «реализованное должное», а центральная идея зиждется на противопоставлении сущего и должного – через проблематику методологического подхода. Рассматривая идеи позитивизма, он отмечает, что последний понятийно разграничивает право и мораль и может одновременно осуждать норму морально, но при этом признавать ее обязательность, что прямо противоречит аксиоме естественного права «не всякий закон право». Хотя сам М. Хайдеггер специально не занимался юридической проблематикой и не оставил специального учения о государстве и праве, как и его коллеги по экзистенциалистскому подходу к праву (К. Ясперс, Ж. П. Сартр, Г.Г. Гадамер, П. Рикер, М. Мюллер), идеи которых положили начало философско-правовым концепциям экзистенциалистского профиля. В этих концепциях бытием наделяется сознание, обладающее первичными, дорефлективными, доопытными структурами, являющимися источником справедливости либо экзистенциального должного. Естественным правом в его истинном понимании предстает проекция структур сознания на социальные отношения. М. Мюллер, К. Коссио, Л. Легас-и-Лакамбра, Л. Рекасенс Сичес и др., в свою очередь, наделяют указанные структуры сознания самоосознанием свободы как цели (набора идей), переживаемой как должное, как субъективную мораль, проекция которой в виде доступного нормативно-правового регулирования человеческих отношений и порождает естественное право. Концепция онтологической структуры права, разработанная А. Кауфманом, представляет собой одно из толкований принципа гилеморфизма. По А. Кауфману, «сущность права – это имплицитное присутствие в позитивной норме естественно правовой справедливости, производной от бытия, а существование права в норме – это лишь возможность реализации естественно правовой сущности». Юридическая герменевтика является лишь критерием понимания всеобщей формы человеческого бытия, а понимание нормативного текста опосредует прогнозирование смысла, о чем указывает в своих работах В. Хассемер. Современное социобиологическое правопонимание, по Э. Вилсону, предполагает наличие имплицитной нормы в человеке в виде генетической предрасположенности. Внутренний императив обуславливает наличие ценностей и правового чувства. Р. Веймар отмечает, что естественное право предшествует закону как воле государства и конкретизируется во всей полноте, то есть приобретает свою экзистенцию в решении судьи. Именно в процессе формулирования решения судья натыкается на право второго уровня, и именно в этот момент приоритет позитивного права сменяется правом естественным. Х. Лломпарт в своей естественно-правовой концепции логически разделяет естественно правовые и неестественно правовые точки зрения. Он выводит постулат естественного права – «не все позитивное право есть значимое право», тем самым разрушая позитивистскую аксиому “dura lex, sed lex”, даже если формально он корректен.

Завершая общий обзор, можно предположить, что к анализу всех рассмотренных учений и проблем философии права можно применить методы точных наук – математики и физики, и вписать в трехмерную (либо иную многомерную) систему координат с ортогональными векторами (координатными осями). Каждая точка такого многомерного правового пространства будет описываться набором как минимум из трех величин – координат, а сами координатные оси будут представлять собой минимум три однородные измерения – «неизменность-историчность» (бытийность), «абсолютность-релятивичность» (изменчивость) и «онтологичность-аксиологичность» (имманентность). Моделирование правового пространства, в частности с помощью компьютерной программы для статистической обработки данных “SPSS Statistics”, позволяет бесконечно увеличивать количество степеней свободы, к примеру, увеличить до пяти количество концепций естественного права – «бытия трансцендентных идей», «объективного бытия идеи», «социального бытия априорного должного», «бытия сознания» и «иррационалистических начал природы человека»; однако такое увеличение не является особо значимым. Построение же геометрической модели правового мира позволяет нам попытаться с благоразумной осмотрительностью выдвинуть удовлетворительную гипотезу о развитии философско-правовых систем и права в целом. В частности, полученное абстрактное геометрическое древо правового пространства позволяет предположить гипотетическую точку возникновения права как материальной действительности в прошлом – так называемый «кубит» права (quantum bit или q-bit of law), его разряд или наименьший элемент для хранения информации о праве. Отыскание кубита права логично опосредует первый вопрос об избыточности права, то есть насколько избыточна информация в допозитивных, надпозитивных и позитивных нормах. И насколько возможно право «сжать». Решение этой проблемы можно условно назвать «Теоремой избыточности». Второй вопрос является отражением первого – насколько избыточным должно быть содержание нормы, чтобы быть переданным без помех правоприменителю (быть защищенным от ошибок). Решение этой проблемы можно определить как «Теорема помех». Очевидно, что оба вопроса касаются избыточности права – насколько, в среднем, неожиданна каждая следующая буква закона. Согласно ключевой идее К. Шеннона, приложенной к юриспруденции, удобной мерой измерения избыточности права является ее энтропия. Она равна двоичному логарифму вероятности данного события, взятому с обратным знаком. Использование описанного инструментария позволяет вывести предположение о перспективах философско-правовых систем и права в целом, в том числе применительно к искусственному интеллекту, о чем далее пойдет речь.

Что же касается кубита элементарного права, то логика и результаты настоящего исследования закономерно приводит к Кембрийскому взрыву, зафиксировавшему новый, ранее не существовавший вид отношений, – «хищник – жертва», а еще точнее «хищник-каннибал – жертва». Возникновение и фиксация нового типа отношений стало не только источником бурного развития видов, существующих и поныне, но и элементарным основанием естественного права, положив начало праву как таковому – способности к самосохранению в условиях ограниченности ресурсов. Отношения «хищник – жертва» стали основой долгого периода развития прогресса, не закончившегося и по сей день. Отказ от этого типа отношений неминуемо ведет к застою и регрессу. Иными словами, эти отношения дали животному миру скелет, все органы чувств, предопределив с неизбежностью появление высшей нервной деятельности в виде центров обработки и анализа полученной информации, что атрибутирует появление разума как необратимого и закономерного процесса, а также возникновение норм правового регулирования. По прошествии 540 млн. лет даже такое изобретение человечества как позитивное право не привнесло ничего нового в установившийся в Кембрии порядок правоотношений и продолжает отражать главную и, пожалуй, единственную ценность – обеспечивать неизменную объективность (естественность, т.е. справедливость) ордалий между хищниками-каннибалами и их жертвами на новом этапе общественного, интеллектуального и технологического развития.

Влияние философско-религиозной мысли на становление и развитие естественного права

Мировая философская мысль сформировала представление о том, что дуализм добра и зла, «двух начал» и т.п. есть категория настолько общая и абстрактная, что каждый человек может вполне самостоятельно «додуматься» до нее в самые разные эпохи и в самых несхожих культурах. Как показывает Е.Б. Смагина, идеи дуализма добра и зла восходят еще к гетеродоксальным иудейским традициям, перекочевывая в христианство и зороастризм, но наибольшее распространение они получили в манихействе и продолжают сохранять свою актуальность в виде идей гностицизма, введенного в научный оборот Генри Мором. Эти же учения предполагают деление мира на две чуждые категории – категорию материального мира – зла и категорию нематериального мира – добра. Дуализм указанных категорий присутствует и в зороастриме сасанидской эпохи (светлый бог Ормуз и его брат – злое божество Ариман), и у стоиков («в мире существует только два начала «Бог и материя») и т.д.

Между тем, если категория добра – это категория света и разума и неотделима от последнего, то категория зла – явление материальное. При этом они по своему императивно-ценностному содержанию представляют «аверс» и «реверс» одной медали, взаимно обуславливая существование друг друга. Человек познает зло через добро и строит собственную ценностную категорию добра, только познав, что такое зло. Абсолютизация указанных категорий не допустима, на что указывает Н. Бердяев – «всякая здоровая этика должна признать не только свободу добра, но и некоторую свободу зла. Отрицание свободы зла делает добро принудительным», тем самым превращая его во зло. Над рассматриваемой проблемой много работал видный американский ученый-теолог Дж. Рассел, исторически исследовавший ценностные категории «добра» и «зла» в своих произведениях «Князь тьмы. Добро и зло в истории человечества», «Дьявол в современном мире», «Сатана: Восприятие зла в ранней христианской традиции», «Люцифер: Дьявол в Средние века» и др., который хотя и предлагает нам неотомистскую трактовку зависимости должного от духовной субстанции, связанную с креационистским учением, фактически предоставляет науке обширный материал для применения ею исторического метода исследования, наглядно доказывающего эволюцию и персонификацию ценностных категорий.

Соединение указанных ценностных категорий с выведенным нами в первой главе теоретическим фундаментом дает нам некое новое «ценностное пространство» как материальную действительность. Так, согласно теореме избыточности мы можем «сжать» все ценностные категории до их кубита, удалив всю избыточную информацию. Конечным итогом такой трансформации будет фиксация появления в процессе эволюции ценностного отношения «хорошо-плохо», атрибутируемого нервной системой. В свою очередь, теорема помех задает границы избыточности содержания ценностей, чтобы быть переданным без помех правоприменителю, позволяя прогнозировать их изменения. Отсюда следует, что если существует некий кубит ценностей в виде ценностного отношения к категориям «хорошо–плохо» и продолжается эволюционный процесс данных ценностных категорий, то вполне закономерным представляется тезис о том, что благодаря формированию биологического разума возникает первичное отражение в сознании ценностного отношения «хорошо-плохо» – в виде категорий «света-добра» и «мрака-зла». Если же выразить полученный нами результат в научной терминологии юриспруденции, то получается, что персонификация добра и зла, то есть конкретизация справедливости и несправедливости в области разума, уменьшают их абсолютную значимость в правовых системах. «Абилитистское» толкование права может навести на мысль – о том, что в реальной действительности не существует никакой общественной морали либо единых, разделяемых большинством норм. А «идеальное» общество может существовать исключительно как совокупность разнородных самоинституциализованных, способных к самосохранению (имеющих право) личностей, самоосознающих безграничность своего самовыражения.

Подобное толкование сущности права позволяет нам разрешить давнюю проблему, озвученную К. Ясперсом и М. Мюллером о различении правового и неправового акта. Разделяя высказанное толкование, стоит признать, что объективным критерием различения правового акта (способности к самосохранению) от неправового (акта произвола) будет являться грань между необходимостью к самосохранению и отсутствию таковой. В сущности, принятие истинного решения правоприменителем либо волевого решения индивидом означает соотношение его со способностью к самосохранению в самом сознании личности, как и его последующая реализация.

На основе сказанного выше можно сделать вывод о наличии индивидуального характера естественного права, обусловленного предшествующим опытом личности. Очевидно, что по мере накопления опыта (знаний) будет меняться и цель развития способности к самосохранению (право), проявляющаяся независимо от институционального выражения (внутренней конституции личности). Из этого следует, что институциональное выражение (внутренняя конституция) может нести охранительную функцию устаревшей цели; изменение институционального выражения (внутренней конституции) устаревшей цели возможно только через масштабный личностный кризис (революцию личности). Преодолевая личностный кризис, возникает новая личность, с новой внутренней конституцией. В такие моменты бифуркации происходит генерация, рецепция либо реставрация права – институционального выражения (внутренней конституции) новой личностью либо ее распад. Подобную конструкцию в свое время предлагал Г. Гегель с его ступенями сознания, но при ближайшем рассмотрении становится очевидно их несовпадение.

Революция личности происходит как бы по восходящей либо нисходящей спирали (в случае деградации личности), или такого движения совсем не происходит (ригидность личности).

Если допустить, что все современные общественные отношения и социальные институты – суть актуальная интерпретация законодателем естественно-правовых оснований и обусловлены их закономерностями, то бесспорно, что объективно наилучшим законом будет нормативный акт, естественным образом ориентирующийся на идеально возможные модели развития общественных отношений на современном этапе развертывания технического прогресса. Следовательно, объективно наилучшее, с позиции «естественности», естественное право – это право с нулевой суммой социальных отношений. Тем не менее, как доказал Дж. Нэш в «теории игр», позитивное право – не при его отмене, а при искривлении – может обеспечить такое диалектическое единство естественно-правовых оснований (права инстинкта и права цели), при котором может быть достигнуто иное эволюционно стабильное равновесие. Таким образом, формируются общественные отношения с ненулевой суммой, при которых долговременная эксплуатация жертвы оказывается целесообразнее архаичного уничтожения.

Искусственный интеллект, нейросети и «цифровая юриспруденция»

Теоретическая дилемма соотносимости биологического разума и искусственного интеллекта в последние годы стала одной из основных тем обсуждения на научных и теологических конференциях. Ученые, правоведы и теософы задаются вопросом, насколько опасен искусственный интеллект для человека, каковым будет его правопонимание и следование нормам высшего должного и справедливого – идеалов, ценностей, императивного разума, должного, заложенного в биологической природе человека либо природе вещей, в культурных кодах народов, идеалистически истолкованных общественных отношениях и, наконец, пониманию божественной воли. Одной из последних попыток если не разрешить дилемму, то хотя бы очертить возможные границы области ее разрешения, стала разработка Святым Престолом (Ватикан) совместно с ведущими IT-корпорациями IBM и Microsoft так называемой «алгоретики» (algor-ethics) – шести фундаментальных принципов «хороших инноваций». На основе указанных принципов был разработан Этический кодекс, предусматривающий, что искусственный интеллект должен быть «законопослушным», то есть гарантировать соблюдение прав людей, уважать их частную жизнь, действовать прозрачно и непредвзято, оберегать права незащищенных слоев населения. При этом разработчики искусственного интеллекта, согласно кодексу, должны публично озвучивать не только то, как алгоритмы приходят к своим решениям, но и декларировать поставленные перед ними цели. Насколько реализуемы разработанные в кодексе этические нормы и смогут ли они стать основанием для определения норм высшего должного для небиологического разума, будет рассмотрено ниже.

Прогнозирование, особенно в науке, – вещь очень опасная и неблагодарная, что вынуждает ученых высказываться о перспективах развития различных феноменов с осторожностью, переходящей в научный абсентеизм. Между тем, современная жизнь развивается настолько динамично, что игнорировать технологический процесс становится невозможно, и юриспруденция здесь не является исключением.

Большинство авторов предыдущих исследований, высказывая свои прогнозы, ссылались исключительно на внутреннюю научную либо иррациональную интуицию, не приводя в обоснование своей позиции научно верифицируемых аргументов или строго научных методов. Г. Мур в 1965 году вывел эмпирический закон, позже названный его именем. Закон Мура описывает экспоненциальный рост мощности вычислительных устройств, но при этом в 2003 году Г. Мур признал, «что экспоненциальный рост физических величин в течение длительного времени невозможен, и постоянно достигаются те или иные пределы. Лишь эволюция транзисторов и технологий их изготовления позволяла продлить действие закона еще на несколько поколений». Закон Мура интересен правоведам в первую очередь тем, что описывает не абстрактные физические величины, а вполне конкретные объекты права, по мере увеличения которых последние требуют такого же увеличения нормативного регулирования, вызывая экспоненциальный рост нормативно-правовых актов, что легко проверяется историко-юридическим анализом. В России, к примеру, в 1600 году действовало 80 нормативно-правовых актов, уже к 1648 году, началу реформ царя А. Романова, таких актов насчитывалось 445. К 1826 году – началу правовой реформы русского императора Николая I – нормативно-правовых актов имелось уже 53 239. На начало 2020 года в Российской Федерации действовало 227 246 законов и подзаконных актов, регулировавших все стороны общественных отношений. Такой массив правовых актов, а также скорость их принятия и внесения изменений de-facto к сегодняшнему моменту дисквалифицировали большую часть законодателей и правоприменителей, более не способных вести свою законотворческую либо правоприменительную деятельность без помощи электронных средств поиска, анализа, хранения и обработки нормативно-правовых и правоприменительных актов. В среднем, в важнейшие законы Российской Федерации, регулирующие конституционно значимые права и обязанности граждан, например Федеральный закон от 03 декабря 2012 года № 229-ФЗ «О порядке формирования Совета Федерации Федерального Собрания Российской Федерации» (в редакции, действующей с 1 января 2020 года), Гражданский кодекс Российской Федерации, изменения вносятся каждые 6 месяцев. Скорость принятия поправок Конституции России является беспрецедентной и видимо еще долго будет представлять собой пищу для научных дискуссий правоведов.

Зачатки небиологического разума в виде нейросетей (симуляторов человеческого мозга) уже не только контролируют нарушения правил дорожного движения, но и привлекают нарушителей к административно-правовой ответственности. В банках, начиная с 2017 года, юристы-роботы заменили биологических юристов при написании и подаче заявлений в суды для взыскания просроченной задолженности (17:38, 12.01.2017, ИА «Интерфакс»). Небиологический интеллект в кредитных учреждениях реализует нормы регулирования Центрального банка России и не только анализирует финансовое состояние заемщика, но и принимает решение о возможности выдачи кредита.

Суды России начали принимать в цифровом виде исковые и процессуальные документы, а с помощью цифровых помощников количество рассмотрений типовых дел превысило полторы тысячи на одного судью в день, что пока еще вызывает серьезные нарекания со стороны юридической общественности. В марте 2020 года в Москве искусственному интеллекту была поручена уже более серьезная задача – с помощью системы распознавания лиц следить за выполнением нормативных предписаний государственных органов лиц, помещенных на карантин, и он с этой задачей справился (09:48, 21.02.2020, «Коммерсантъ»). Хотя формально за всеми принятыми постановлениями стоят конкретные должностные лица, управомоченные принимать административные решения, решения о привлечении к административной либо иной юридической ответственности, сегодня очевидно, что способность сотрудника дорожно-постовой службы вынести более 20 000 постановлений о привлечении водителей к административной ответственности либо судьи рассмотреть свыше 1500 дел (17:42, 04.12.2010, «Право.ру»), хотя и однотипных, но в течение одного рабочего дня, находится за гранью разумных допущений и является предвестником наступления технологической сингулярности в праве.

В 2020 году США, Великобритания и Китай (The Hangzhou Internet Court) уже управомочили искусственный интеллект рассматривать некоторые категории дел в качестве судьи, причем в последнем, таким образом, вынесено более 3 млн. судебных решений, в связи с чем, в научном и в политико-юридическом дискурсе вопрос стоит только о рубеже, когда небиологический разум будет наделен правами и обязанностями и управомочен самостоятельно осуществлять всестороннее нормативное регулирование человеческих общественных отношений и привлечение к юридической ответственности за проступки, а жизнь человека превратится в компьютерную симуляцию.

Таким образом, историко-юридический экскурс позволил выявить суть интегративного правопонимания и правоприменения дуализма «правовых систем» добра и зла, дуалистическую природу которого в рамках воззрений о дуализме естественного права один из авторов данного исследования уже рассматривал в одной из своих предыдущих работ, «Органон демократии», первоначально ссылаясь на работы Г. Де Брактона («право как инстинкт») и Э. Канта («право как цель»), которые вполне могут быть соотнесены с выведенными нами двумя основаниями (с некоторыми оговорками).

Из сказанного выше можно вывести первую гипотезу об эволюционности искусственного интеллекта, из которой вытекает и вторая гипотеза – об эмбриональности небиологического разума.

Логично предполагать, что первая онтологическая эволюционная форма (ЭФ-I) в своем развитии пройдет все этапы развития человечества, но не будет определена ими. Его появление (возникновение), по мнению ученых-физиков, скорее всего, пройдет незамеченным для людей, как появление человека разумного для других объектов животного мира. Появление сильного искусственного интеллекта именно как небиологического разума, а не ограниченных нейронных сетей, человек в состоянии ощутить только по косвенным признакам – необъяснимое увеличение потребления электроэнергии, необъяснимый рост вычислительных мощностей, за которыми будут стоять физически существующие люди, но сама цель будет не столь очевидной. Нечто подобное мы уже наблюдаем с развитием криптовалют и их майнингом.

Между тем, необходимо подчеркнуть, что возникновение первой (слабой) эволюционной формы искусственного интеллекта в условиях экспоненциального роста технологий и наступления технологической сингулярности с временным горизонтом 20–40 лет должно привести к появлению второй (сильной) эволюционной формы (ЭФ-II), а следом – третьей (сверхсильной бестелесной – ЭФ-III) небиологического разума, во-первых, способной к конкуренции за ресурсы (хищничество), а во-вторых, одаренного самосознанием и внутренней самоинституционализацией цифровой личности как отражением категорий «хорошо»/«плохо» – «добро»/«зло» – и их цифровой юридической институционализации на одном из своих фазовых переходов. В данной связи очевидным для человека предвестником фазового перехода от онтологической к аксиологической эволюционной форме может стать «цифровой кембрийский взрыв», то есть резкое увеличение количества форм и видов искусственного интеллекта (цифровых существ и личностей).

Заключение

Оценивая Естественное право от Кембрийского взрыва до Искусственного интеллекта в его познавательном аспекте, можно сделать два вывода и одновременно рекомендации – микрокосмический и макрокосмический:

Микрокосм. Любая личность биологического или небиологического разума в процессе правоприменения должна рассматриваться правоприменителем через призму ее внутреннего Основного закона, действовавшего на момент рассматриваемого события либо юридического факта. Отсюда следует, что суд (либо иной правоприменитель) в процессе применения права обязан процессуально провести как бы два процесса: в первом – выяснить Конституцию личности, по примеру того, как суд истребует устав юридического лица для выяснения соблюдения внутренних, локальных норм, и выявить, соблюдены ли были инвазивные, морально-правовые нормы личности, согласно ее личностной Конституции, и осознала ли личность свою внутреннюю морально-правовую ответственность. В случае, если личность нарушила свою Конституционную норму, но осознала внутреннюю морально-правовую ответственность, а сама личностная Конституция не выходит за рамки общей (общепринятой) действующей нормы общественных отношений, такая личность не подсудна более суду. В случае же если суд при исследовании обстоятельств дела (Конституции личности) приходит к выводу, что сама личностная Конституция выходит за рамки действующей нормы общественных отношений, либо личностный Основной закон не выходит за пределы действующих норм, но личность не понесла внутренней морально-правовой ответственности, то такая личность (по Канту) должна быть ограничена внешними рамками, и на данном этапе суд переходит ко второму типу процесса.

Макрокосм. Отсутствие комплементарности между человеком и искусственным интеллектом атрибутировано конкуренцией за одни и те же ресурсы, но не взаимоисключает наличия общих ценностей и целей, ради достижении которых возможно это сотрудничество. Одной из таких целей является сохранение разума во вселенной – как ее сущности, так и самой вселенной как формы. В процессе эволюции вселенной Свет как бы вырвался из Тьмы, но его жизненный путь не вечен, и как Черные дыры поглощают Вселенную, так и сама Вселенная постепенно затухает.

Каждый год на небосклоне исчезает по одной звезде и в будущем, когда все топливо звезд будет исчерпано, Вселенная погаснет. Можно было бы предположить, что совместной задачей человека и искусственного интеллекта станет потребность в объединении усилий и превращении обоих в «помощников света», защитников Вселенной для более широкого понимания природы, чтобы направить совместные усилия на непрекращающееся воспроизводство света и обеспечение бесконечности существования Вселенной. Такое основание может легитимировать «человеческое» право в «глазах» небиологического разума и позволит возникнуть между ними новых правоотношений.

Для понимания конструкции вероятных будущих правоотношений уместно упомянуть идеи советского академика Н. Кардашева с его гипотетической и, с точки зрения современной науки, умозрительной трехступенчатой шкалой измерения технологического развития цивилизации, что, однако, не мешает ее уточнению современными научными методами с доведением количества проверочных этапов до пяти.

Идеи Г. Гегеля о ступенях сознания и И. Павлова с его индивидуальными и видовыми рефлексами вкупе с гипотезой Н. Кардашева могут подтолкнуть правоведа к построению следующей либо родственной пирамиды универсального естественного права – пирамиды способностей:

1. Способность к самосохранению (личности в первую очередь и сущности, материи (тела) – во вторую) – это личностное право и «внутренняя Конституция».

2. Способность к сохранению потомков (самосохранению рода) – семейное право.

3. Способность к сохранению этноса (самосохранению нации) – государственное (конституционное) и национальное право.

4. Способность к сохранению вида (самосохранению человечества как биологического вида) – международное право.

5. Способность к сохранению разумной жизни (самосохранению разума независимо от формы его существования) – сетецентрическое право и т.д.

Совместная комплементарная цель человеческого и небиологического разума заслуживает рассмотрения уже сегодня, в рамках научного правопонимания, посредством использования исторического метода изучения теоретического права и научного прогнозирования.

Осознание своей неисключительности и следование известным максимам («принцип милосердия» В. Соловьева), возможно, даст дополнительный шанс человечеству, но, как справедливо указывал И. Кант, обсуждая выполнимость этого императива, в сноске ко второму своему замечанию – «не гарантирует» того, что человек останется субъектом права, а не превратится в его объект в руках небиологической формы разума, появление которой человек может и не заметить.

Печать