Возвращение политика: пустота содержания пьесы

Политолог, публицист, эксперт Центра ПРИСП Алексей Сахнин – о том, какую роль история отведет Навальному.

Оппозиционные лидеры возвращаются из эмиграции по-разному. Владимир Ленин весной 1917 ожидал, что его арестуют на границе, но благополучно доехал до Петрограда, выступил с броневика, возглавил самую радикальную оппозицию, потом ушел в подполье, чтобы выйти оттуда в качестве главы революционного правительства. Аятоллу Хомейни встречали у трапа самолета высшие офицеры армии и спецслужб, которые до этого следили за ним, арестовывали, держали в тюрьмах и, наконец, принудительно выслали из Ирана. А вот Абдулла Оджалан вернулся на родину в наручниках и с тех пор уже 22 года сидит в тюрьме на острове Имралы. Алексей Навальный сейчас выбирает свою судьбу в пределах именно такого диапазона.

Новизна и неопределенность ситуации вынуждает политологов обращаться к красивым, но ненадежным историческим аналогиям. В поисках внешнего сходства исторических обстоятельств часто теряется главное: именно то, что составляет специфику и уникальность нынешней ситуации. А это как раз то, что делает будущее отличным от прошлого.

Драматургия возвращения Ленина или Хомейни (и уж тем более Оджалана) сложилась помимо их воли. Ленин писал статьи, а Хомейни записывал на пленку свои проповеди из Европы, пока на родине не началась революция, открывшая перед каждым из них путь домой. Навальный решил «не ждать, а готовиться», и объявил о своем возвращении в разгар политического затишья. Политологи уже дают комментарии о том, что «тайминг» подобран неудачно, и было бы лучше отложить эффектный ход до начала предвыборной кампании. Но такую же растерянность, наверное, испытывают и в Администрации президента. Сама неожиданность сделанного хода может перекрыть издержки. Навальный ломает предсказуемый график, захватывает инициативу и заставляет оппонентов искать ответные ходы в спешке, а значит, возможно, совершать ошибки.

Учитывая контекст, это превращение из актера в режиссера требует от Навального недюжинного личного мужества. Но одновременно поражает неестественным совершенством драматургии. Архетипический герой, переживший смерть, но воскресший и возвращающийся к своим последователям с «Победой», вызывает слишком сильное ощущение расчетливой технологической постановки. Политика спокойных эпох всегда немного театр, но когда пульс истории учащается, эффектная сценическая поза не гарантирует успеха. Александр Керенский играл революцию с помощью актерской экзальтации. В отличие от него, Ленин ставил не на радикальные эффекты, а на радикальные социальные перемены.

Навальный не Керенский и не Ленин, а на дворе не 1917. Но эта историческая аналогия указывает на реальную проблему. Социальный порядок, во имя которого Навальный играет свою политическую роль, переживает крушение на всей планете. Оперный герой поет на сцене арию о свободе и процветании, но зрители смотрят в либретто и видят, что речь идет о кризисе, войне, неравенстве, цензуре и репрессиях. Амплуа перестает работать, и даже совершенное исполнение не способно заслонить пустоту содержания самой пьесы.

Печать