США: от Трумэна до Трампа

В этом году в свет вышла книга «Америка выбирает: от Трумэна до Трампа».

В интервью политконсультанту, партнеру Консалтингового бюро Т&М, эксперту Центра ПРИСП Антону Тимченко автор книги Дмитрий Ольшванг рассказал об основных темах, затронутых в его исследовании. С началом интервью можно ознакомиться здесь, по ссылке.

– В нынешней политической культуре США сформировалась определённая система партийной идентификации, в которой республиканцы выступают как консерваторы, а демократы – как носители лево-либеральных ценностей. И это кажется парадоксальным, если знать изначальную историю возникновения двух главных американский партий. Что сформировало современное идеологическое содержание двух главных партийных брендов Америки?

– Сразу оговорюсь: в самой Америке на эту тему написаны сотни тысяч работ. И новые продолжают выходить и выходить.

Действительно, сейчас сложно представить себе это, но когда-то всё было наоборот: Республиканская партия была на левом фланге, а демократы были право-центристами, а иногда даже смещались резко вправо, и были гораздо более консервативны, чем республиканцы. Это начальный период – 1830-е – 1920-е годы, когда партию отличала приверженность «правам штатов», регионализм, провинциальность, идея автономии местной политики, «маленького правительства», невмешательства в экономику, при этом ориентация на фермеров, противостояние «большой индустрии», крупным городам. Партия со времен Томаса Джефферсона ориентировалась на белых фермеров, мелких и средних торговцев в городах, протестантов. И исторически так сложилось из-за Гражданской войны, что в основном опора эта была на Юге; вот и получилось в какой-то момент (к 1924 году), что Демократическая партия буквально стала «партией Ку-клукс-клана»… Но, это отдельная история.

В то время как «Партия Линкольна», унаследовав от национальных республиканцев, а потом вигов приверженность «новым идеям 19 века», всячески подчеркивала, что она открыта для всего прогрессивного, нового (а, как известно, модернизация и технический, идейный прогресс всегда идет из крупных городов и т. д., как это было и с аболиционизмом). Партия опиралась на широкие городские слои, после Гражданской войны – на черных, рабочих и… капитал, как крупный промышленный, так и финансовый, концентрировавшийся, как известно, в основном в границах мегаполисов Севера и Востока – от Чикаго до Нью-Йорка. Вот и получилось в какой-то момент (примерно к 1896 году), что Республиканская партия буквально стала партией северо-восточного истеблишмента, «партией Уолл-стрит».

Но со временем всё поменялось местами. Для демократов абсолютная поворотная точка – это Великая депрессия 1929-1933 год. GOP как партия власти и большинства всё провалила – это стало очевидно всем, и широкие массы городов, и чёрные по всей стране стали буквально массово отходить от неё, говоря примерно следующее: «Вот видите к чему нас привела «партия капитала», «партия Гувера»!». Это осознал даже сам республиканский северо-восточный истеблишмент, но предложить он был пока что не в состоянии ничего нового, и партия пошла по пути инерции.

А демократы, наоборот, показали, что готовы принять к себе всех обездоленных (без разбора происхождения, религии и расы). Это был в условиях тяжелейшего кризиса беспроигрышный ход, с электоральной точки зрения.

Вообще же, и до президентства Франклина Рузвельта Демпартия уже показала себя готовой измениться, выдвинув впервые в истории в 1928 году после «клановца» Дэвиса католика, да еще к тому же и прогрессиста Ала Смита. А теперь начался «Новый курс», когда Демократическая партия вообще встала на путь колоссального идеологического изменения в виде дрейфа влево. Причём такого мощного, что инерция его продолжается до сих пор: мы сейчас наблюдаем, как демократы продолжают двигаться влево уже просто к тому, чтобы открыто себя провозгласить социалистами, что мы уже видим на примере Берни Сандерса в 2016 и в 2020 годах.. Он не стесняется и не боится совершенно открыто себя называть «демократическим социалистом», в то время как остальные ведущие демократы еще называют себя неким промежуточным и более нейтральным словом «прогрессисты».

В своей книге я описываю только первый шаг этого колоссального сдвига демократов – все же этот процесс был растянут на много десятилетий. Франклин Делано Рузвельт сформировал свою знаменитую Коалицию Нового курса на достаточно уже левых основах, что названо было «либерализмом» (идея помощи государства всем классам и слоям населения, при регулировании экономики – ради оказания этой помощи). Важно отметить: никакого противоречия между идеологией и политической целесообразностью (для успеха на выборах) не было, т. к. нации очевидно понравилась эта новая политика либерализма.

Трумэн со своей программой «Справедливого курса» продолжил этот тренд, да ещё и внес в политическую повестку нечто новое – расовую интеграцию (даже не побоявшись расколоть партию, как во времена Гражданской войны, – на Север и Юг). С тех пор в общем-то американский «либерализм» – это не только кейнсианство и дирижизм, а еще и приверженность мультикультурализму и межрасовости, т. е. плюрализму или политкорректности.

Далее, 1950-е годы для Демпартии – это очередной пример роли личности в истории, потому что Эдлай Стивенсон, конечно, хотя и не мог отойти от наследия Рузвельта, но оказался достаточно осторожным политиком, чтобы двинуть партию смелее в сторону ещё большей расовой интеграции, невольно и без особого удовольствия сохранив союз с расистами-южанами. Потому на лицо была ирония судьбы: оба раза на выборах чуждого Стивенсона поддержал лишь Юг… Но зато Стивенсон привнес в Демпартию интеллектуализм – с тех пор и он тоже существенная часть идеологической платформы партии.

Затем следует то, что еще я только собираюсь подробно описать. В 1960 – 1963 годах братья Джон и Роберт Кеннеди смело вновь пошли (не побоявшись раскола) на реальную интеграцию, и Демпартия навсегда (до сих пор) превратилась в партию-защитника этнических меньшинств. И Джон, и Роберт (Бобби) Кеннеди с тех пор стали просто иконами американских либералов. Потом в 1964-м Линдон Джонсон совершил самый смелый шаг, проведя до сих пор непревзойдённое для США по масштабам социальное (Медикэр и Медикейд) и интеграционное (Закон о гражданских правах 1964 г.) законодательство, в разы увеличив и электоральную базу партии. Налицо была другая ирония судьбы: полностью запретив в стране расовую сегрегацию, южанин Джонсон лишился Юга, который, уже совершенно не желая мириться с интеграцией, невольно перешел к республиканцам (например, Джорджия впервые в своей истории в 1964 году на президентских выборах проголосовала за республиканцев). И безусловно Джонсон сам стал бы иконой для американского либерализма, да вот только помешал Вьетнам…

На фоне явных попыток республиканцев (при Никсоне) сдвинуться дальше вправо, Демпартия в 1970-е стала партией-защитницей уже всех видов меньшинств (не только этнических и расовых, но и сексуальных), к тому же еще жестче стала выступать за идею расширения социальных программ, социокультурного многообразия, соблюдения прав женщин, рост государственных расходов и налогов, ограничения продажи оружия и т. д. (пример – программа Джорджа Макговерна в 1972-м).

В 1980-е и 1990-е этот тренд (с некоторыми поправками и откатами назад – в президентства Картера и Клинтона и в 2000 году в кампании Гора) продолжился. Концентрированный вид эти идеи приобрели в 2000-е в виде т. н. «прогрессизма» (кампания Керри в 2004 году, президентство Обамы с «Обамакэр», кампании Хиллари и Берни в 2016-м. и президентство Байдена с 2021 года).

Республиканцы же до 1964-го существовали как бы по инерции, традиционно ориентируясь на свои старые идеи (отсюда, кстати, и уместно называть их консерваторами). В 1950-е партия выигрывала за счет сверхпопулярного героя войны Эйзенхауэра, продолжая ориентироваться на «крупную индустрию» и Уолл-стрит (все тот же северо-восточный истеблишмент), хотя это уже стало немодно на фоне стремительно молодеющего общества. Ну а в 1960-м. Никсон совершил стратегическую, с электоральной точки зрения, ошибку, отказавшись от смелой и ясной интеграционной повестки. Примечательно, что это оценили демократы на Юге, с восторгом встречая у себя ралли Никсона.

Когда администрации Кеннеди и Джонсона в 1963-1964 годах сделали-таки исторический выбор для Демпартии, GOP сделала исторический выбор для себя – она заняла место демократов на Юге, уйдя в тотальную обструкцию, открыто выступая против интеграции, соцпрограмм и дирижизма. Поворотный момент здесь – выборы 1964-го, когда партия переориентировалась с северо-восточного истеблишмента на носителя новых радикальных, правых идей – Барри Голдуотера (сам он представлял Запад страны, Аризону). Он провел в партии «правый поворот»: отрицая тотально политику защиты гражданских прав, соцстрахование, расходы, будучи экономическим ультралибералом, даже либертарианцем, он всячески подчеркивал, что «вот это и есть истинный консерватизм, в отличие от вашего (демократов) социализма, который вы называете либерализмом». Ничего не напоминает такая риторика? В итоге, расистские Южные штаты (и все правые экстремисты: Клан, берчисты, протестантские фундаменталисты и др.) все были за него, превратившись в цитадель республиканцев, коей и остаются.

В 1968 году вернувшийся Ричард Никсон понял, что Юг теперь главная опора партии и развернул так называемую «южную стратегию» (особую тактику по привлечению максимального количества голосов белых южан, отвернувшихся от Демпартии – они все еще были большинством в регионе и давали большинство голосов для победы в Коллегии, а это были многие десятки выборщиков). С тех пор «южную стратегию» применяют все республиканцы на президентских выборах, и даже некоторые демократы (Картер, Клинтон).

В администрации Никсона Республиканская партия в целом исповедовала консервативную идеологию, но репутацию ей подпортила реальная политика (особенно внешняя, а именно – Разрядка), т. е. реальные дела Никсона не казались правым экстремистам по-настоящему консервативными. Поэтому они нашли себе нового харизматического лидера после Голдуотера – им стал Рональд Рейган.

Он своей риторикой и популярностью заставил умеренного Джеральд Форда сдвинуться вправо в кампании 1976-го (и даже Картера!), а потом, победив в 1980-м, начал настоящую «консервативную революцию» в Америке, с которой и ведет свою историю современная Республиканская партия США. Рейган получил мандат на воплощение «истинно консервативных» идей, о которых я сказал раньше. То есть Рейган начал огромное снижение налогов, убрал регулирование, свернул массу соцпрограмм, препятствовал принятию социального законодательства, развернул невиданную ранее религиозную риторику и антикоммунизм во внешней политике, став иконой уже для консерваторов, сформировавших в целом новую электоральную базу партии (к белым воротничкам и рабочим крупных городов добавились белые рабочие провинции, фермеры).

Его преемник Буш-старший на рубеже 1980-1990-х продолжил эту политику, но его погубила непоследовательность (повышение налогов), и партия в лице ее актива и электоральной базы – уже полностью индоктринированная «рейгановским консерватизмом» – снова ушла радикально вправо (ультраправый Пэт Бьюкенен, оспаривавший выдвижение кандидатом от GOP на выборах в 1992 и 1996 гг., по праву может считаться идеологическим предшественником Трампа) по риторике и программам. С этим вынуждены были считаться Буш-старший в 1992-м и Боб Доул в 1996-м.

Получивший чудом мандат, Буш-младший получил и возможность снова реализовать идеи «рейгановского консерватизма». Свой первый срок он начал не с реформ социокультурной сферы, а с налогов, проведя их радикальное снижение («налоговая революция» 2001 года). С 2004-го риторика Буша-младшего меняется, он сдвигается еще дальше вправо уже в сфере социокультурной, возникает угроза сворачивания ряда соцпрограмм, конституционного запрета абортов и однополых браков, что с ультралевой программой у демократов еще больше раскалывает страну. Тренд на поправение у республиканцев лишь усиливается в 2008-м (притом что сам Джон Маккейн вовсе не был ультраконсерватором, но ему навязали тогда Сару Пэйлин в напарницы) и в 2012-м при Митте Ромни.

Явление Дональда Трампа с его «революцией против истеблишмента» в 2016 году со всеми девиациями, теориями заговора, скандалами и откровенным провоцированием нестабильности в обществе стало лишь логическим завершением инерционного дрейфа Республиканской партии дальше и дальше вправо после 1980-го, когда Демпартия после 1964-го инерционно двигалась все дальше влево.

Так что современное идеологическое содержание демократов сформировали «Новый курс» и приверженность политике интеграции (сначала в 1948-м, потом резче – в 1960-м, 1963-1964-м. и далее). Республиканцев же – своего рода первая попытка «правого поворота» 1964-го, а потом «консервативная революция Рейгана» 1980-го, «налоговая революция» Буша-младшего 2001-2008 годов и «революция против истеблишмента» Трампа 2016-го, что, по сути, можно назвать единой «великой консервативной революцией».

– Особенностью избирательного процесса в США является «пестрота» электората: религиозные общины, разные этнические и расовые группы (чернокожие, латиноамериканцы, азиатские диаспоры и т.д.), женщины, молодёжь и т.д. – для победы политику необходимо добиваться поддержки во многих электоральных группах. Можно ли из этих групп выделить какую-то ключевую, завоевав доверие которой кандидат, независимо от партийной принадлежности, побеждал? Или всё же во всех случаях политикам приходилось для победы набирать своё большинство из различных сегментов избирателей?

– В целом по стране, такой большой и разнообразной, естественно, кандидату в президенты необходимо простое большинство, т. е. социологически это большинство общества, куда по совокупности входят все социальные страты. Но!

Если же рассматривать электоральный процесс в отдельных штатах (а США уникальны тем, что там в Коллегии выборщиков голосуют как раз именно штаты, потому и борьба-то часто идет именно за конкретные штаты), то получается иная картина. Иная, потому что, как и в любой другой очень крупной стране, в США велика региональная дифференциация: Калифорния по структуре экономики и населения не похожа на Делавэр или Мэн, а Теннесси не похож на Аляску или Орегон. Целые группы штатов традиционно разбиты на макрорегионы по географическому принципу: Большой Юг, Запад, Северо-запад и т. д.

Там, в каждом отдельном штате, разные социальные группы имеют (причем, от выборов к выборам) огромное значение, и кандидату приходится для победы в штате (и чем он крупнее, тем сложнее успех) решать просто невероятно много задач. Скажем, в штате Нью-Йорк: учитывать интересы не только многочисленных промышленных рабочих, но и огромной массы людей непроизводственного сектора, свободных профессий (творческой и научной интеллигенции) в городе Нью-Йорк, где всегда были левые взгляды и многочисленные цветные гетто. А в Алабаме, наоборот, интересы белых фермеров, и с недавнего времени – цветного населения (испаноязычных и чёрных).

Тут всегда надо очень подробно смотреть социологию. Для американских политиков хороший социолог, знающий местность, – это едва ли не главный помощник в штабе. А социология, как известно, меняется постоянно. Так что, например, в 1960-м для победы в важнейших праймериз в Западной Вирджинии Кеннеди нужно было получить большинство белых протестантов, хотя раньше он как католик выигрывал только у себя в Массачусетсе, где ему хватало поддержки в основном только в ирландском по своему составу населения Бостоне. К слову, примерно тогда же, в послевоенные годы, важнейшим фактором – во всех крупных городах страны – была поддержка не только ветеранов, но и вдов и матерей, лишившихся детей на фронте (Кеннеди как герой войны получил неизменно их поддержку). Потом этот фактор сошёл на нет.

Сегодня социология конкретного места может меняться. Если раньше для победы в Большом Юге нужно было взять голоса фермерской белой протестантской (и притом в массе – расистской) провинции, то теперь крупные городские центры Юга (Шарлотт, Мемфис, Новый Орлеан, Нешвилл и др.) стали настолько населены и современны в плане разнообразия, что для победы может хватить и только их (как в 2020-м, когда Байден выиграл в Атланте, чего ему хватило, чтобы взять всю Джорджию).

Соответственно, когда уровень понижается, и кампанию нужно проводить уже в округе, городе (таун), крупном городе (сити) или же районе города (дистрикт), то все действительно может сводиться к одной какой-то группе, причем очень немногочисленной- Rак, например, в случае знаменитого Харви Милка, к середине 1970-х гг. превратившего благодаря своему активизму местное гей-сообщество в решающую силу для победы в Лос-Анджелесе. Или, как сейчас это складывается: без поддержки испаноязычных уже не победить в Нью-Мексико и Техасе – такая социология.

То есть, все зависит от конкретного места и уровня выборов (локальный – федеральный).

– 1 ноября 1948 года американские полстеры опубликовали данные заключительных опросов перед голосованием, по которым большинство социологических гигантов фаворитом определяли Дьюи – например, легендарный Gallup дал ему 49,5% при 44,5% у Трумэна.
Что послужило причиной этой массовой ошибки в ожиданиях? Когда аналитикам удавалось наиболее точно спрогнозировать результаты выборов?

– В 1948 году тотальный провал прогнозов был обусловлен… самим состоянием тогдашней социологии (низким), и твердой приверженностью многих профессиональных социологов «Закону Фарли», – сугубо американскому ноу-хау. То есть, мнению (кстати, устаревшему к тому моменту), будто бы подавляющее большинство избирателей решает, какого им кандидата поддержать только во время съездов партий (в середине/конце лета), а, следовательно, следующие за съездами осенние кампании кандидатов – это просто «шоу», которые привлекают все меньше и меньше зрителей-избирателей.

Вот и получилось, что в 1948-м большинство социологов, полагаясь на пресловутый «Закон Фарли», уверенно говорили: как таковые выборы фактически уже завершились сразу после республиканских и демократических съездов, – а тогда как раз во всех опросах (в том числе в Gallup) уверенно лидировал Дьюи. Таким образом, не учитывалась блестящая энергичная кампания Трумэна осенью, которая ему победу и обеспечила. Все опросы Gallup это лишь подтвердили: то, как Трумэн неуклонно прибавлял в рейтинге с сентября. Прогнозы тогда это просто не отобразили, что и говорит о некорректности исследований, которые и стали потом непрерывно совершенствоваться. К тому же, как оказалось, без малого 14% избирателей Трумэна (более 3,3 млн. человек) решили проголосовать за него в последние 2 недели кампании, причем, видимо, окончательно приняв решение только в кабинке для голосования (позднее этот феномен назовут «отложенным решением» или «решением в последний момент»). А согласно тем же Gallup или Roper, до дня голосования лидировал все равно Дьюи.

В дальнейшем методика опросов и прогнозов совершенствовалась. Примечательно, что все финальные ноябрьские опросы Gallup (за одним исключением – в 2016-м) неизменно совпадали с реальными итогами голосования. и, конечно же, наиболее точны прогнозы были тогда, когда был более-менее очевиден исход гонки, т. е. когда был явный лидер. То есть, итоги в 1952, 1956, 1964, 1972, 1980, 1984, 2008, 2012, 2020 годах было предсказать намного легче, поскольку тогда были явные фавориты, лидировавшие в ходе всей гонки, и чем больше был отрыв у фаворита в рейтингах от соперника, тем точнее оказывался прогноз: сложно было ошибиться в случае с Эйзенхауэром, а уж тем более с Рейганом в 1980-м или даже больше в 1984-м или Джонсоном в 1964-м и Никсоном в 1972-м. Во всех случаях были проблемы с прогнозами, когда кандидаты шли вровень, и была интрига. Очень сложно было предсказать итоги в 1960-м, или в 2000-м, – там вообще всю кампанию не было постоянного очевидного лидера!

2016 год стал таким же феноменом, как и 1948-й, когда все прогнозы ошиблись. Но отличие-то кардинальное в том, что рейтинги изначально показывали лидерство Хиллари Клинтон, так она и набрала больше голосов по стране – то есть социология не ошиблась. Трамп сразу был неблагоприятно воспринят как в целом избирателями по стране, так и всеми экспертами (даже на Fox!). В рейтингах так и вовсе он должен был проиграть с разгромом. Причина непредсказуемой победы особенная: в самый последний момент он получил поддержку большинства белых рабочих промышленного Севера и Северо-востока (в регионах Великих озер и штатах т. н. «Ржавого пояса»: Мичиган, Висконсин, Пенсильвания), традиционной цитадели демократов. Это стало полнейшей неожиданностью. Там Трамп победил с минимумом, но получил все голоса выборщиков этих штатов (правило: победитель получает все в Коллегии выборщиков штата), чего хватило в целом для победы. К тому же, нельзя исключать и внешнего вмешательства (взломы серверов автоматических избирательных систем подсчета), ведь расследованием даже занималась прокуратура США.

– Продолжая тему прогнозов. Дмитрий Валентинович, в книге Вы упоминаете применение компьютера UNIVAC-I для первого в мире «машинного» прогнозирования результатов голосования. Насколько точным оказался этот прогноз? Вообще насколько востребованным и эффективным в США стало компьютерное электоральное прогнозирование?

– Компьютер UNIVAC-I, поставленный для Бюро переписи населения, был тогда просто «звездой», его считали чудом техники (при способности выполнять почти 1905 операций в секунду без перфокарт), и неудивительно, что CBS решило использовать машину для просчета результатов выборов 1952 года. Именно просчета количественного результата! Поскольку и так было ясно, кто победит.

Компьютер по мере ввода данных со всей страны, пользуясь возможностью сверхбыстрого анализа чисел и выстраивания графиков, сделал прогноз, что Эйзенхауэр одержит убедительную победу над Стивенсоном, хотя финальный опрос Gallup, как известно, непонятно почему (тут на этот счёт есть спекуляции) внёс, к неудовольствию республиканцев, интригу в гонку, дав Эйзенхауэру отрыв всего в 2%. И аналитики CBS, в прямом эфире подсчитывавшие данные по голосованию, заявили, что UNIVAC ошибётся, и Айк если и выиграет, то еле-еле. Но, когда подсчет подходил к концу, точность прогноза компьютера возрастала: UNIVAC выстроил вероятностный график о том, что Эйзенхауэр может получить 32,9 млн. голосов и наберет 438 голосов в Коллегии при 93 у Стивенсона. В итоге же Эйзенхауэр получил чуть более 34 млн. голосов при 442 в Коллегии. То есть, расхождение компьютера и реального результата было в пределах 3,5% по голосам избирателей и в 4 голосах выборщиков! Прогноз был признан сверхточным, и журналисты CBS даже вынуждены были признать свою неправоту насчёт компьютера, что еще больше его прославило.

Естественно, с тех пор прогнозы с помощью компьютеров на выборах в США стали популярны и их масштабы только росли: вообще параллельный подсчет компьютером стал обязательной частью ночных трансляций на ТВ при подведении итогов выборов. Начиная с 1960 года в телестудиях обычно стояли новейшие ЭВМ серии UNIVAC 1100/2200.

В целом, можно с уверенностью сказать, что компьютерное электоральное прогнозирование оказалось очень востребованным в США. Насколько точным оно оказалось в каждом конкретном случае (вплоть до сегодняшнего дня, когда существует масса компьютерных моделей экономических и политических процессов, обрабатываемых «искусственным интеллектом» в режиме онлайн в Интернете), сказать трудно – темой надо заниматься отдельно, тем более на этот счет и сейчас выходят в Америке специальные работы.

Часть вторая. Продолжение следует.

Материал полностью на: https://dzen.ru/a/Y2Tu0CygcSmh0uc2

Печать