Разделение праха советских солдат – по национальному признаку?

Немецкая комиссия по военным захоронениям Гамбурга выступает за начало дифференциации советских солдат по национальному признаку при уходе за воинскими захоронениями, в частности — на русских и украинцев. Звучит абсурдно, но это реальность. Управляющий директор региональной ассоциации Кристиан Любке заявил, что инициатива может коснуться захоронений советских военных в Гамбурге, где покоятся примерно 1400 участников Великой Отечественной войны.

Политолог, эксперт Центра ПРИСП Николай Пономарев считает, что возникновение такого рода идей вполне закономерно.

Такие идеи являются ожидаемым результатом политики памяти, которую реализовывали государства Запада, сама Украина и отчасти Россия. Какой нарратив относительно сути СССР в целом и пребывания Украины в его составе продвигался на мемориальном поле в последние десятилетия?

В качестве наглядного примера возьмем позиционирование украинских националистов (или в просторечии «бандеровцев») в романе Александра Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ». Последний, напомню, с 2009 г. входит в школьную программу по литературе.

Каким образом Александр Исаевич описывает последователей Бандеры и Шухевича?

Во-первых, вполне очевидно, что для Солженицыны те самые «бандеровцы» стоят на одной доске с бунтовавшими против большевиков русскими крестьянами, т.е. являются сугубо положительными персонажами. И он выступает в роли их адвоката. Солженицын пишет: «Мы давно не говорим — „украинские националисты“, мы говорим только „бандеровцы“, и это слово стало у нас настолько ругательным, что никто и не думает разбираться в сути. (Ещё говорим — „бандиты“, по тому усвоенному нами правилу, что все в мире, кто убивает за нас, — „партизаны“, а все, кто убивает нас, — „бандиты“, начиная с тамбовских крестьян 1921 года.)».

Во-вторых, согласно Солженицыну, украинские националисты были фактически преданы советской властью, пообещавшей им независимость. Но это не помешало им, по словам писателя, на протяжении Великой Отечественной войны яростно сопротивляться немецким оккупантам. «…ещё 15−20 лет потом усиленно и даже с нажимом [большевики — Н.П.] играли на украинской мове и внушали братьям, что они совершенно независимы и могут от нас отделиться когда угодно. Но как только они захотели это сделать в конце войны, их объявили „бандеровцами“, стали ловить, пытать, казнить и отправлять в лагеря. (А „бандеровцы“, как и „петлюровцы“, это всё те же украинцы, которые не хотят чужой власти. Узнав, что Гитлер не несёт им обещанной свободы, они и против Гитлера воевали всю войну, но мы об этом молчим, это также невыгодно нам, как Варшавское восстание 1944 года.)».

В-третьих, как утверждает Солженицын, его лагерный опыт указывает на то, что «бандеровцы» были крайне благородными и свободолюбивыми людьми. В одном случае они помогают перейти границу бежавшему из ГУЛАГа капитану Красной Армии, в другом — смело участвуют в восстании против лагерной администрации.

Не трудно догадаться, что в рамках этой мемориальной модели (полностью недостоверной с позиций исторической науки), Советский Союз занимает по отношению к Украине положение внешней, сугубо враждебной силы.

И речь идет не об единичном случае. Если обратиться в целом к массовой культуре США, Европы, России и Украины за последние три десятилетия, то мы сможем найти лишь единицы произведений массовой культуры, в которых СССР не ассоциировался бы с экзистенциальным злом. Даже в недавно вышедшем фильме «Девятаев» режиссер предлагает зрителю «понять и простить» коллаборационистов, обосновывая их переход на сторону нацистской Германии «бесчеловечным характером» советского строя. Западный масскульт в этом плане и вовсе бессмысленно комментировать. Единственным фильмом, в котором роль Красной Армии в Победе над нацизмом показана в позитивном ключе, является разве что лента «Ганнибал: восхождение» (по сюжету убегающего от эсэсовцев главного героя спасают именно советские солдаты).

Если на протяжении длительного времени наши противники откровенно демонизировали Советский Союз 1920-х — 1940-х гг., а мы последние 30 лет активно поддерживали и продвигали этот вариант интерпретации истории, то почему нас должны удивлять действия властей Гамбурга, которые вполне укладываются в эту парадигму? Если мы признаем, условно, что советская система и само общество СССР адекватно описаны, допустим, в романе «Зулейха открывает глаза», то как после этого можно убеждать людей в единстве советского народа в борьбе против захватчиков?

В советский период Москва активно пыталась продвигать на международной арене образ Второй мировой войны, альтернативный западному мейнстриму. А Российская Федерация на протяжении последних десятилетий прямо или косвенно поддерживала модель интерпретации прошлого, выработанную в США и Европе. Так стоит ли удивляться, что она в итоге восторжествовала?

Происходящее — это закономерный итог шизофреничной политики памяти официальной Москвы. Кремль попытался усидеть на двух стульях, пытаясь убедить и российскую, и международную общественность в том, что одни и те же люди могут сначала «устроить геноцид собственному крестьянству», написать четыре миллиона доносов, расстрелять «лучших людей Польши» в Катыни, а потом на протяжении четырех лет демонстрировать беспримерный массовый героизм. Вполне ожидаемо, что последнее слагаемое этой формулы было в итоге вытеснено за пределы общественного сознания. У россиян в данном случае сработал предохранитель: гордость за победу в войне и переживание общей трагедии — важнейшие элементы их национальной идентичности, а участники и младшие современники войны — это, в конце концов, наши родственники. А вовне закономерно утвердились идеи о том, что в ходе Великой Отечественной войны «Москва вновь оккупировала Украину».

Вряд ли сейчас мы имеем дело с провокацией. Речь идет, скорее, о синтезе нескольких негативных факторов — разрушения системы представлений о роли СССР в ходе войны, распространения представлений о Советском Союзе как тоталитарной «тюрьме народов» и естественном свойстве политики памяти актуализировать мемориальные традиции и практики в соответствии с текущей политической конъюнктурой.

В совокупности с прочими элементами мемориальных войн в государствах Центральной и Восточной Европы это свидетельствует о том, что Россия потерпела тяжелое поражение в ходе «войны символов» и ее потенциал мягкой силы, накопленный благодаря памяти о роли СССР в разгроме нацизма, в значительной степени обнулен. Происходящее стоит рассматривать не как эксцесс, а как проявление новых трендов в политике памяти Запада. История Второй мировой войны в Европе была успешно переписана, в том числе — при активной поддержке с нашей стороны.

Конечно, переформатирование социальной памяти открывает широкое окно возможностей, в особенности — с учетом последствий разжигания антироссийской истерии в зарубежных массмедиа. Вероятнее всего, активнее всего этот потенциал будут использовать европейские правые, в первую очередь — в Польше и государствах Балтии. И вряд ли это вызовет особую обеспокоенность в прочих странах Запада. Есть даже некоторая вероятность, что мемориальная политика в некоторых государствах начнет выстраиваться вокруг тезиса «коммунизм хуже нацизма» со всеми вытекающими из этого последствиями для позиционирования прошлого России.

Материал полностью на: https://svpressa.ru/society/article/352500/