Эволюция протеста: опыт 90-х против акций 2021 года

Александр Механик – о протестах 90-х, которые имели внятную повестку, «упакованную» в понятные лозунги.

Прошедшие в конце января – начале февраля акции протеста оппозиции стали поводом для начала в экспертном сообществе дискуссии о трансформации этой формы политической активности. В том числе внимание специалистов сконцентрировалось на обсуждении вопроса об отличиях последних акций оппозиции от имевших место ранее выступлений. Некоторые участники обсуждения склонны сравнивать последние выступления оппозиции с протестами начала 1990-х гг., а Алексея Навального – с Борисом Ельциным.

Политолог, публицист Александр Механик принципиально не согласен с этой позицией.

- На ваш взгляд, насколько справедливы попытки поставить на одну доску массовые выступления в конце 1980-х, начале 1990-х гг. с недавними акциями протеста?

Сейчас часто сравнивают протесты последнего времени и протесты 90-х. Позволю и я высказать свое мнение. Протесты начала 2021 г. существенным образом отличаются от митингов и шествий, проходивших в Москве в конце 1980-х – начале 1990-х гг. Их нельзя отождествлять ни по социальному составу участников, ни по причинам, приведшим к возникновению протестной активности, по продвигаемой повестке.

В качестве общих черт в развитии двух протестных движений можно обозначить лишь два момента. Во-первых, эти протестные движения роднит характер претензий выдвигаемых к политическому руководству: в обоих случаях вышедшие на улицы люди заявляли, что власти не справляются со своими обязанностями. Во-вторых, то, что в качестве средства устранения накопившихся в стране проблем протестующие рассматривают демократические перемены.

Если говорить о том, чем конкретно люди недовольны, то в советский период (в конце 1980-х – начале 1990-х гг.) главной проблемой был (если говорить о реальных трудностях, с которыми сталкивался рядовой человек) всеобщий дефицит. Эта проблема касалась всего и вся. Человек часто не мог купить даже простейшие товары. И, что самое главное, проблемы дефицита только нарастали. С приходом к власти Горбачева ситуация не только не улучшилась, она начала катастрофически ухудшаться. Можно спорить о том, по каким причинам это происходило, но сам факт усугубления проблемы дефицита был налицо.

Сейчас некоторые публицисты пишут о том, что у участников нынешних протестов проявился некий социальный посыл. По моему мнению, это иллюзия. Мы наблюдаем острые социальные проблемы, но они почти не затрагивают тех людей, которые в массе своей выходят на митинги. Я знаю людей, которые вынуждены жить в Москве на 15 тысяч в месяц, иногда – всей семьей. Но я не слышал ни от одного из них, что он хотел бы пойти на митинг. Митингуют в основном люди более–менее успешные и состоявшиеся, которых не устраивает, как они считают, обстановка авторитаризма в стране. Это можно понять, но это не имеет отношения к социальным проблемам.

- Существует точка зрения, что развитие протеста на данный момент характеризует рост популярности левой повестки. Вы согласны с этим мнением?

Когда речь заходит о том, что среди протестующих, якобы, распространены социальные, левые установки, обычно ссылаются на факт обращения к таким темам, как неравенство и несправедливость. Но, как мне кажется, они имеют в виду не социальное неравенство и не социальную справедливость. Большинство участников протестных акций выступают не за коммунизм, не за социализм в любой его форме, не за какую-либо форму социального равенства. Они воспринимают несправедливость как несменяемость власти или непотизм (когда дети начальников сами становятся начальниками). Они воспринимают это как несправедливость, но к ее социальной разновидности обозначенная проблематика отношения не имеет.

- Можете ли выделить какие-либо специфические моменты в протестной повестке в начале 1990-х гг.?

Возвращаясь к событиям конца 1980-х гг., отмечу, что людей беспокоили не только экономические проблемы. Напомню, что важную, даже ключевую роль в тех же московских протестах играла научно-техническая интеллигенция, которая была недовольна не столько тем, что ее «угнетают», сколько недостаточным вниманием, как они считали, которое уделяется развитию научно-технического прогресса. Поводом для недовольства было во многом научно-техническое отставание от Запада. В хрущевские времена мы вырвались вперед, запустили спутник и впервые вывели человека в космос. Потом начало складываться ощущение, что мы отстает чуть ли не навсегда, как в известном анекдоте, хотя это и было не так. Это не столько выступало в качестве повода для протеста, сколько создавало атмосферу, в которой недовольство могло усиливаться. У представителей научно-технической интеллигенции формировалось устойчивое представление о том, что власти не дают ей реализовать свой потенциал. Сейчас у нас эта социальная прослойка заметно уменьшилась. И эти люди если и недовольны, то только недостаточной поддержкой своих проектов со стороны государства, а не абстрактной несправедливостью. К тому же за последнюю пару лет в этой сфере многое изменилось, в том числе – благодаря новому правительству, хотя оно еще и не успело полностью реализовать свои потенции.

- В чем заключаются принципиальные отличия между составом участников протестных акций в настоящее время и в начале 1990-х гг.?

Тогда, и на это обращали внимание многие наблюдатели, молодежь почти не принимала участия в протестном движении. Активисты из числа молодежи были скорее редким исключением. Основная масса студенчества и в целом молодежи проигнорировала происходившие изменения. На страницах газет и журналов многие авторы с удивлением отмечали, что, если в Европе студенты и школьники-старшеклассники являются движущей силой перемен и протестов, то в Советском Союзе этого не наблюдалось. За исключением некоторых анклавов. В Грузии, например, студенчество принимало активное участие в протестном движении.

В нынешние протесты вовлечена достаточно большая часть молодежи. И сам характер действий этой толпы - метание снежков, «задирание» полиции, говорит о заметном присутствии молодежи.

Мне кажется, что старшее поколение, которое прошло 90-е гг., значительно осторожнее в своих протестах, потому что оно боится повторения этих самых 90-х. Под влиянием опыта тех лет у многих сложилось убеждение, что от протестов ничего хорошего не получится.

Если говорить о рабочих, то их участие в протестах в период «перестройки» тоже было незначительным. Большую роль сыграли только шахтеры, ставшие одной из движущих сил перемен, но, к слову, потерявших в итоге все, что имели. Остальная часть рабочего класса если и проявляла недовольство, то достаточно пассивно. И поводы для претензий к власти со стороны рабочих мало чем отличались от позиции прочих социальных слоев. Сейчас же присутствие рабочих с собственной повесткой дня вообще незаметно.

- Сейчас среди публицистов широкое распространение получила привычка сравнивать Алексея Навального с Борисом Ельциным. Насколько обоснована эта аналогия, на ваш взгляд?

Если говорить о сравнении Навального и Ельцина, то, конечно, это полные противоположности. Ельцин – это типичный представитель элиты, высшего ее слоя, поведение которого наглядно подтверждает теорию, согласно которой все революционные перемены происходят в ситуации раскола элит. И, если на его сторону, в конце концов, перешла часть государственного аппарата и силовиков, то именно потому, что он был для них свой. Навальный – это человек из интеллигентских «низов», не имеющий отношения к элите. Возможно, он и его команда рассчитывают на раскол элиты. Но вряд ли им удастся осуществить эту задачу. Во-первых, Навальный просто чужой для элиты. А во-вторых, он скорее своим поведением пугает основную часть элиты. В том числе своими разоблачениями и требованиями применить санкции ко всем наиболее значимым ее представителям. Конечно, может произойти что-то из ряда вон выходящее, если вдруг правящая группа напугает элиту чем-то еще более ужасным, что оттолкнет какую-то ее часть в «объятия» оппозиции. Но пока мы не видим тенденций к этому.

А как показал белорусский пример, главные вопрос заключается не столько в позиции элиты по отношению к действующей власти, сколько в консолидированности силовых структур. Пока «силовики» сохраняют единство рядов, даже раскол элит ни к чему не приведет: раскольников просто вытолкнут. Это показывает и пример современной Белоруссии, и, если обращаться к российской истории, пример революции 1905 года, когда протесты противников режима вылились даже в вооруженное восстание, режим отступил, провел некоторые реформы, но устоял. А вот Февральская революция, когда элита раскололась, и армия перешла на сторону противников режима, закончилась крахом режима. Пока у нас предпосылок для этого не наблюдается. А агрессивная агитация оппозиции против силовых структур только сплачивает их.

И возвращаясь к протестам 1990-х гг., у них была абсолютно ясная для большинства советских людей повестка дня. Их лидеры сумели доступно и лаконично сформулировать свое видение того, каким образом можно решить основные проблемы страны, а затем «упаковать» его в понятные лозунги: дайте нам демократию, дайте нам рыночную экономику, где мы сможем зарабатывать, сколько мы сами захотим, и все проблемы решатся. Сейчас у оппозиции нет таких ясных и понятных лозунгов. Провозгласить серьезные социальные лозунги для оппозиции означает оттолкнуть от себя основную часть элиты, а крупный бизнес точно. А проблемы демократии мало волнуют основную часть населения, для многих людей старшего поколения этот термин еще в 90-е гг. превратился в пугало. Что касается проблемы коррупции, то по моим ощущениям, которые я не могу подтвердить социологическими данными, то большинство населения России воспринимает коррупцию, как обязательный атрибут власти и считает, что борьба с ней бесполезна, тем более, что коррупционное сознание, признаемся, пронизывает у нас все общество. А относительно лидера протеста власти сумели процессами по делу «Кировлеса» и «ИвРоше» внушить многим нашим согражданам сомнения в искренности его борьбы с коррупцией, чтобы не говорили его сторонники. Печать